– Не советую тебе принимать его приглашение, заметил старец. – Опасный человек, очень опасный… воистину, глас царя… второе лицо в стране после великого Дасмона. Лучше тебе не сближаться с ним.
– Но принц сказал, что я свободен, – возразил Блейд. – И у меня хватит серебра, чтобы отправиться в Райну на самом большом корабле из тех, что стоят в порту.
– Ах, сын мой, сын мой… – Лартак укоризненно покачал головой. – Я полагал, что ты лучше ведаешь пути душ людских… Пойми, Тархион – мальчик… юноша, воспитанный в строгости и еще не вкусивший сладости власти и соблазна вседозволенности… Он колеблется, он боится, он размышляет… Но зрелый муж, привыкший к подчинению, не станет играть с тобой в жмурки. И ты можешь вдруг обнаружить, что все ворота, все выходы из страны для тебя закрыты. Тогда, – мудрец вытянул руку в сторону тропы, уже переходившей в довольно широкий карниз, – вспомни про то, что мы сейчас увидим. В конце концов, должен же кто-то испытать мою птицу! Рабы тупы, я слишком стар, а ты
– самый подходящий человек для этого дела!
Если не считать последнего предложения, открывавшего перед разведчиком лазейку для тайного бегства, слова Лартака были весьма смутными. Они миновали карниз, спешились и, оставив одного раба с лошадьми, втроем поднялись к пещере. Оставшуюся часть дороги мудрейший философ и механик молчал.
Они проникли в подземную мастерскую через невысокий проход, вырубленный в скале, у которого кончалась тропа. За ним шел недлинный коридор, открывавшийся в довольно просторный зал; его освещали два окна в восточной стене. Здесь высились верстаки с бронзовыми и стальными инструментами, а в дальнем конце громоздились деревянные бруски и рейки, на которых лежали рулоны пленки из рыбьего пузыря. Пахло тут лаком, древесной стружкой и йодистыми морскими испарениями, смешанными с ароматом сухих трав, висевших под потолком. Лартак, не задерживаясь, направился к двери, что вела во вторую камеру; Блейд шел за ним.
Новое помещение оказалось примерно таких же размеров, как и покинутое ими подземелье. Оно тоже было вытянуто вдоль внешней поверхности горного склона, но вместо окон в стене зиял огромный проем в форме аккуратно высеченного прямоугольника десять на пять ярдов. Казалось, зал открыт небу, свету и ветрам; и лишь довольно большой аппарат с широкими крыльями, обтянутыми блестящей пленкой, отделял вошедших от бесконечного воздушного пространства. Блейд заметил, что по краям проема в стены вбиты костыли с бронзовыми кольцами, от которых к корпусу планера тянулись канаты толщиной в руку. Вероятно, это были тяги катапульты, которая могла швырнуть машину в небеса словно выпущенный из рогатки камешек.
– Ну, как? – лицо Лартака не просто светилось; оно сияло, будто физиономия Сата-Прародителя на новенькой серебряной монете. Он медленно подошел к своему детищу и положил руку на крыло – так, словно коснулся щеки любимой женщины.
Блейд прищелкнул языком; он был по-настоящему восхищен, без всякого притворства. В этом мире, не знавшем пороха, бензина и электричества, нашелся человек, создавший нечто способное взлететь в воздух! И, чем внимательней он рассматривал машину, тем больше проникался уверенностью, что этот аппарат способен не только взлететь, но и благополучно опуститься, преодолев немало фарсатов в воздушных течениях. У него была довольно просторная кабина с двумя креслицами, расположенными друг за другом; за ними
– что-то вроде крохотного грузового отсека.
– Садись! – старец похлопал по переднему сиденью, и Блейд покорно полез внутрь. – Смотри: вот два рычага, от которых идут тяги к крыльям, а между ними – третий, позволяющий управлять хвостовым оперением… Внизу – обитая тонким бронзовым листом доска с загнутым краем. Можно садиться на лугу и скользить по траве до полной остановки, но я думаю, что безопасней использовать озеро или пруд. Теперь посмотри на это стремя… – он показал на потолок, где действительно висел металлический треугольник, напоминавший стремя. – Когда канаты натянуты, оно опускается вниз, так что легко достать рукой. Сильный рывок освобождает спусковой механизм катапульты… Представляешь – рраз! – и ты в небесах! И мчишься в Райну на крыльях ветра! А я… – он вдруг тоненько хихикнул, – я остаюсь тут и ничего не знаю! Ничего, понимаешь!