– Тимофей, прекращай прикалываться! Ума у тебя достаточно, чтобы понять эту философию. А если хочешь в двух словах для троечника, пожалуйста – твоё сознание слишком перегружено текущими заботами, чтобы воспринять всю картину. Ну, и насчёт жизни после смерти – лично я хочу успеть до своей кончины максимально обустроить место во сне так, чтобы в нём всё стало моим, и тогда уже переместиться туда всем своим «телом сновидения» в полном объёме. А тут мою тушку закопают в землю, и она через пару-тройку лет благополучненько там сгниёт. Вот и всё. Примитивное объяснение, как ты и просил. Проще не придумать.
Палинский покачал головой:
– Ну ты мать, даёшь! Это ведь решение всех проблем! И – никакого страха смерти! Так ведь нужно просто это дело всем объяснить, и – конец вековечным страданиям!
– Тимоха, чего ещё объяснять – перуанец всё подробно расписал в своих книгах, и что толку? Человек слишком зациклен на себе, и фига с два его свернуть получится! Я в своих снах часто встречаю, как бы тебе это объяснить – сознания умирающих, что ли – да, такое объяснение лучше всего подойдёт. То есть они ещё не умерли окончательно, и как-то могут влиять на бессознательное. Так вот, эти сущности настолько погружены в инерцию своего реального движения, что воспринимают окружающее, как продолжение их настоящего. Они даже предметы и всё окружающее умудряются в один миг воссоздать, настолько сильно вовлечены в текущий у них жизненный процесс. Так они ведут себя как настоящие сумасшедшие, ничего не могут понять, силятся это сделать, но ничего не получается, сразу начинают паниковать. А ведь если уже была бы культура восприятия иной реальности, кто знает – во что всё может вылиться? Представляешь?
– А как же ты там без меня будешь? Ты об этом подумала? – смеясь, спросил Тимофей.
– Может, найду там компанию, кто знает? Нагваль вездесущий неисповедим, – в тон ему, рассмеялась Маргарита, – Слушай, чуть не забыла, а ты в больнице был?
– Да, конечно. Записался на приём. Через неделю визит. Даже фамилию врача помню – Аратьян Егия Омарович, то есть – Умарович. Вот визитку даже взял у администратора, – с этими словами достал карточку, и показал её Рите, утвердительно добавил, – так что всё нормально, здоровьем занимаюсь.
– Понятно. Хорошо, но всё-таки, Тимоха, ты не для отчёта, а для себя займись здоровьем. Оно вообще-то твоё. И тебя постоянно прошлое грызёт. Никак ты эти детские комплексы не изживёшь! Тебе нравится, что-ли?
Тимофей покачал головой:
– Всю свою сознательную жизнь пытаюсь ответить на эти вопросы, и тебе сколько раз растолковывал – я в той жизни был совершенно бессилен что-либо сделать, а уж тем более изменить. Родитель был совершенный монстр, а я слишком мал, чтобы этому противостоять. Он умел имитировать любые эмоции, чтобы вызвать нужную ему реакцию, чтобы убедить собеседника в своей правоте. Сломал и исказил психику на всю оставшуюся жизнь. Он это умел делать в силу своей природы, и к тому же обучался этим методам по работе. Взывать его к какой-нибудь гуманности по отношению к собственному ребёнку – совершенно бесполезно. Ему эти нюансы были до фонаря. Доброта и злость, страх и юмор для него ничего не значили. Да и вообще, мнение другого человека на любую тему нисколько не интересовало – быть правым мог только он один. Он просто обожал управлять другими, причём через унижение. Особо любил вторгаться в личное пространство – помню, как он пристально смотрел в глаза, наклонялся ближе, пододвигался, и так далее, и в том же духе. И это была очень эффективная стратегия – запугивал и контролировал полностью. Всегда мнил себя высшим существом, урод. Самые ласковые слова, которые у него для меня находились – балбес и бестолочь. Потом идёт «засранец», «гавно собачье», ну и в итоге: «Прибил бы, рука б не дрогнула!» Как-то раз чуть было не прибил. В парке, ударом в грудь сбил с ног, а потом пинал под жопу и по ногам, пока я пытался на карачках встать на ноги и убежать. Скотина.
Маргарита тронула его за руку:
– Слушай, Тимоха, извини, опять я тебя спровоцировала. Воспоминания эти совсем не нужны.
– Да всё в порядке Рита, не беспокойся. Я привык. Давно уже.
– Самый верный метод, иначе можно с ума сойти.
– Да, согласен. Слушай Маргоша, я, наверное, пойду – устал за сегодня. Да и завтра надо пораньше подняться, собираюсь одного бездомного поискать.
– Тимоша, ты на меня не обиделся?
– За что, Рита? Нет, конечно! Сидим, спокойно разговариваем. Обижаться не на что, перестань так думать! Мне на самом деле идти нужно.
– Ладно, хорошо. Ко мне сейчас тоже подойти должны, ты тогда собирайся потихоньку.
*****
Палинский поднялся с дивана, накинул куртку и вышел. Прохладный и свежий воздух на улице оказал животворное действие – к концу разговора с Маргаритой он чувствовал себя уставшим как после напряжённого трудового дня, но теперь, шагая по натоптанной тропинке во дворе, и вдыхая вечернюю прохладу, даже немного развеселился, и принялся мысленно планировать предстоящий вечер: «Доберусь до хаты, заварю чаю, и киношку поставлю – «Мост Ватерлоо». Там, кажется, Вивьен Ли в главной роли. Интересно. Как она там сыграла. По-моему, с её участием только «Унесённых» и смотрел. Да, так и сделаю – хватит уже голову над маньяками ломать, отвлекусь».
Оказавшись дома, он переоделся, принял душ, и выйдя из ванной, неожиданно для самого себя свернул в комнату, прилёг на диван. Сон навалился в тот самый момент, когда он коснулся головой мягкого подлокотника. Сознание не успело зафиксировать переход в другое состояние, и восприятие окружающего сохранилось в режиме продолжения реального действия. Тимофею показалось, что раздался звонок от входной двери. Он поднялся, вышел в коридор и открыл. На площадке перед ним стола Вивьен Ли, причём на голове её кокетливо торчали в разные стороны туго сплетённые косички, и одета женщина оказалась соответственно – белый, подшитый воротничок на коричневом, школьном платье, и чёрный, с широким накладным карманом фартук. Знаменитая американка удивлённо глянула на него, и на чисто русском языке возмущённо выпалила:
– Тимоха, ты почему не готов ещё? Одевайся быстрее, не то Митрофаныч кабинет закроет, давай быстрее, я внизу буду, – и, развернувшись, побежала вниз по лестнице, дробно отстукивая каблуками по ступенькам.
Нисколько не удивившись такому повороту событий, Палинский вернулся в комнату, поменял спортивные штаны на джинсы, и вышел на площадку. Сразу остановился, с удивлением глядя вперёд – противоположная стена исчезла, а вместо неё красовалась какая-то конторская, или, судя по цвету краски – белёсая больничная перегородка с большими стеклянными переплётами в верхней части. Вдруг из-за фанерного щита в полный рост показался человек, до этого, очевидно, прятавшийся за ним, сидя на корточках. Это был его отец! Одет он был в летний, времён детства костюмчик Тимофея – короткие шорты и кофточку-поло, ярко-бордового цвета с россыпью голубеньких цветочков. В правой руке держал топор с укороченной рукоятью. Страха не было, только мелькнувшие мысли: «Как он это на себя натянул? И топора этого я давно уже не видел, мясо им рубить удобно – тяжёлый такой…» На лице неожиданно появившегося незнакомого человека, а иначе Тимофей его теперь не воспринимал, отчётливо читалось безумие, и знакомый, безудержный гнев. Лицо исказилось в злобной гримасе, человек стремительно побежал к фанерной двери, страшно зарычал: «Ы-ы-и-и!!», перепрыгнул перегородку, свалил его с ног, и принялся наносить удары топором по груди.
Почувствовав колкую боль, он сразу проснулся, и со страхом начал осматриваться в тёмной комнате – ночь полновластно вступила в свои права.
Перейдя на кровать, долго ворочался с боку на бок. Стараясь выгнать из памяти жуткую картину напавшего с топором безумца, понемногу провалился в спасительное забытьё…
*****