Все в Жермене взбунтовалось против той жизни, которую она вела, сердце ее преисполнилось неодолимой потребностью, отчаянным желанием познать что-то другое, насладиться всеми радостями жизни… Ведь она была так молода, так хороша собой, умна, образованна!
Внезапно медсестра вздрогнула, побледнела и подошла к постели больной.
Та не шевелилась, что само по себе не было удивительным; отсутствующим взглядом девушка смотрела на больную и вдруг заметила, как лицо ее из желтого становится мертвенно-бледным. Затем недвижное тело Кончи Коралес слегка вздрогнуло и странным образом застыло, будто окаменело.
Молодой медсестре не раз доводилось видеть, как наступает смерть, сомнений у нее не возникло.
Она встала, взяла на соседней тумбочке маленькое зеркальце, поднесла его к губам старой перуанки. Зеркало продолжало блестеть, незамутненное. Жермена перекрестилась.
— Кончено, — констатировала она без малейшего волнения, ибо давно была готова к фатальному исходу; впрочем, как и каждый раз, когда ей вверяли новую пациентку.
Жермена быстро прибрала в палате, задвинула в угол этажерку с ненужными теперь пузырьками, не мешкая, привела в порядок постель, расправила покрывало, под которым покоилась старая дама, прикрыла за собой дверь и спустилась в кабинет мадемуазель Даниэль.
Было ровно без четверти семь, Даниэль всегда являлась в свой кабинет минута в минуту. Завидев медсестру, она сразу поняла, в чем дело.
— Что, двадцать восьмая скончалась? — спросила старшая медсестра.
— Да, — отвечала Жермена, — это-то я и хотела сообщить вам, мадемуазель.
Даниэль поудобнее устраивалась за небольшим письменным столом:
— Сейчас составлю справку для профессора; какая была температура в десять вечера?
— Чуть снизилась, мадемуазель… 39,3.
— А пульс?
— Очень неустойчивый, за 100 секунд от 60 до 120.
— Надо думать, послеоперационный шок, — заключила Даниэль.
Помолчав, она задала еще один вопрос:
— Агония была очень мучительной?
— Да нет, — покачала головой Жермена, — она приняла сильную дозу валерьянокислой соли.
Даниэль так и подскочила на стуле:
— Снотворное? — вскрикнула она. — Вы дали ей снотворное?
Жермена смутилась.
— Она так страдала, мадемуазель, у меня и в мыслях не было причинить ей вред, я прежде посоветовалась с Фелисите — она дежурила — и она со мной согласилась.
Даниэль не верила своим ушам.
— Несчастная, да ведь это чистое безумие… У этой женщины было больное сердце, доктор даже не соглашался ее оперировать, а вы вздумали дать ей наркотик.
Выдержав паузу, она осведомилась:
— Какую дозу вы дали?
Бледная, как мел, Жермена сообщила нужные сведения.
Даниэль воздела руки к небу:
— Вы с ума сошли…
И без обиняков заявила:
— Так значит, вы убили ее.
Молоденькая медсестра пошатнулась, рухнула на низкий диванчик подле стола Даниэль и зарыдала:
— Господи!.. Господи!.. Я же не виновата, если б я только знала, мадемуазель… Клянусь вам, я сделала это не нарочно… Боже, какой ужас… Почему вы говорите, будто всему виной я одна…
Тронутая ее отчаяньем, Даниэль утешала бедную девушку:
— Не огорчайтесь так, дитя мое, каждый может ошибиться. В том, что случилось, приятного, конечно, мало, но, в конце концов, я готова признать…
Будучи женщиной практичной, Даниэль незаметно перешла к рассуждениям более материального свойства:
— Вы поступили опрометчиво, но дело сделано, что толку к этому возвращаться… Постараюсь, чтобы об этом поменьше болтали. Но господин профессор должен знать правду.
— Он уволит меня, когда узнает, — сквозь слезы прошептала Жермена.
— Не думаю, — рассудила Даниэль, — если таково будет его намерение, я вступлюсь за вас.
— Благодарю вас, — чуть слышно донеслось в ответ.
— А теперь, — распорядилась Даниэль, — займитесь усопшей, да так, чтобы никто из пациентов ни о чем не догадался. Наше правило вам известно: в лечебнице Поля Дро после операций не умирают. Когда явятся родственники, вы примете их и позаботитесь, чтобы они не поднимали шума. Все как всегда, вы меня поняли?.. Ну же, утрите слезы.
Минуту спустя, перестав всхлипывать, молодая медсестра покинула мадемуазель Даниэль и побрела в палату 28.
Около пяти часов вечера в дверь тихонько постучали.
Жермена вздрогнула.