Его объяснение не убедило профессора.
— Миньяс, — возмутился он, — умоляю, скажите правду, что случилось? Что вы наделали?
Разом переменившись, Миньяс жестоко взглянул на профессора и, не таясь, заявил:
— Смерть вашей жены полезна и необходима, мы заинтересованы в ней для осуществления наших планов. Ваша жена должна умереть, и умереть так, чтобы оба мы были вне подозрений… Она стала жертвой автомобильной аварии, которая выглядит чистой случайностью… Никто не сможет утверждать обратного. Водителей столкнувшихся такси не отыщут — в этом положитесь на меня. Поскольку Амели не погибла в момент катастрофы, необходимо было завладеть ею, чтобы потом прикончить. А теперь, Поль Дро, слушайте меня внимательно: первую часть программы я выполнил — вовремя оказался на месте катастрофы и доставил Амели сюда; теперь она в вашей власти, я начал — вам заканчивать…
На этих словах Миньяс удалился, а Поль Дро, закрыв лицо руками, рухнул в кресло.
Он был оглушен, уничтожен, раздавлен цинизмом своего собеседника.
Что за человек, черт возьми, был этот Миньяс, не отступающий ни перед чем, не моргнув глазом, идущий на опаснейшие кражи, на самые подлые убийства?
Поль Дро все еще слышал, как грозным набатом звучат последние слова Миньяса:
— Пора с ней кончать. — Именно так сказал этот мерзавец.
Все в хирурге взбунтовалось против этого подлого приказа. Он сжал кулаки, закусил губы; а что если догнать негодяя и задушить его собственными руками?
Глава двадцатая
«В ЛЕСУ НАМ БОЛЬШЕ НЕ ГУЛЯТЬ…»
Выйдя из небольшой приемной, Поль Дро медленно прошел мимо двери палаты, где под присмотром мадемуазель Даниэль лежала его тяжелораненая жена; с минуту помедлив, он счел за лучшее не входить туда.
Профессор направился к себе домой, в квартиру, расположенную в соседнем с лечебницей здании.
Миновав кабинет, примыкавший к спальне, он вошел в длинную галерею, ведущую в запретные, таинственные покои, доступ в которые для Амели Дро — в пору, когда она жила с мужем — был строго-настрого закрыт.
По обыкновению бледный, профессор ощутил, как заалели его щеки, как смягчилось выражение лица.
Маленьким ключиком открыл он потайную дверь, скрытую в одной из деревянных панелей, украшавших стены; за дверью скрывалась небольшая винтовая лестница, ведущая на следующий этаж.
В квартире было тихо, но, как только приоткрылась потайная дверь, сверху донесся чей-то веселый голосок, неотчетливый, но с характерной интонацией. Молодой, нежный, звонкий, как колокольчик, детский голос напевал знакомую песенку — таким песенкам кормилицы обучают своих воспитанников.
Услышав песенку, доктор заулыбался, глаза его повеселели, руки сомкнулись как для молитвы, трепетной и восторженной.
Профессор Поль Дро, которого все считали человеком сухим, холодным и бесстрастным, неожиданным образом преобразился.
На лице его появилось трогательное выражение нежности и умиления.
Из глаз хирурга готовы были пролиться слезы, губы машинально шептали:
— Я люблю, люблю ее; все, чего достиг, вся жизнь моя ради…
Внезапно, будто что-то вспомнив, он замолчал. Он все еще отчетливо слышал последние слова загадочного Миньяса:
— Пора с ней кончать.
Сначала Поль Дро взбунтовался, но стоило ему услышать, как щебечет там наверху этот ангельский голосок, и распоряжение Миньяса перестало казаться ему презренным и отвратительным, теперь оно воспринималось профессором как совет, которому надо последовать.
Неслышно ступая, профессор осторожно прикрыл за собой потайную дверь, скрытую в деревянной панели, и стал подниматься по лестнице.
Несмотря на охватившие его чувства, Поль Дро, конечно, смутился бы и забеспокоился, если бы заметил, что в эту трагическую, безмолвную ночь кто-то следил за ним, спрятавшись за портьерой в коридоре; этот кто-то видел, как он открывает потайную дверь.
Тем временем совсем рассвело, и от бившего в глаза света Амели проснулась.
Бедняжка отчаянно страдала, раны на лице и груди жгло, как огнем, но о боли она не думала и тревожилась совсем о другом.
Как только она открыла глаза и увидела Даниэль, сидевшую у изголовья, ее объял неизъяснимый ужас.
Вне себя она закричала:
— Не хочу видеть вас… не хочу оставаться здесь, в лечебнице Поля Дро, я запрещаю этому человеку прикасаться ко мне, пусть меня выпустят отсюда, пусть увезут — лучше умереть на улице, чем оставаться здесь.