- Ты все равно веришь в своих богов? – Эдвард отказывался слышать его слова, чувство леденящей ненависти ко всей этой лжи, какой ему сейчас казался Культ Неба, заливало его с головой, проникая в каждый нерв, - А они верят в тебя? Будут ли защищать тебя? – он поднял жреца еще выше, а потом с силой метнул тщедушное тело в приоткрытые двери храма, от удара распахнувшихся во всю ширину и пропустившие тело дальше, куда-то вглубь зала. Не поворачиваясь, барон отдал приказ, - Огонь!
Солдаты открыли стрельбу по окнам и дверям, круша все, что попадало в прицел, следом полетели осколочные и зажигательные гранаты, взрывавшиеся внутри и вспыхивавшие яркими снопами пламени, захватывавшими интерьер храма и людей внутри. Подошедшие ближе огнеметчики залили окна струями химического пламени, превратив собор в один большой и сплошной пожар. Огонь рвался наружу изо всех щелей, полностью закрыв оконные и дверные проемы, своим ревом заглушая даже крики заживо сгоравших внутри людей. Кто-то попытался вырваться из дверей, весь охваченный огнем, истошно крича и пытаясь сбить с себя пламя, но попал под еще одну струю, выпущенную огнеметчиком, и повалился на каменные ступени, несколько секунд еще вопя и пытаясь перекатами сбить с себя пожиравший его огонь, но вскоре замер. Только смрад горящего мяса стал слишком сильным, так что даже Эдвард отступил на шаг, неотрывно глядя на подожженный им храм.
И где эти Великие Боги, что должны следить за их миром? Где их сила и могущество, если каждый может осквернить столь святое место, в котором их слуги возносят им хвалу и приносят жертвы? Неужели все, что они говорят, это сплошная ложь, и сами эти боги выдуманы, чтобы эту ложь поддерживать? Или же в действительности им просто все равно, что творят смертные в этом безумном мире, до какого им и дела никакого нет, всего лишь глупые насекомые, копошащиеся в луже грязи, брезгливо отброшенной в сторону. С гибелью Изабеллы равнодушие к подобным религиозным истериям у Эдварда переросло в ненависть. Пусть он и не особо почитал древних богов, но их равнодушие к смерти столь дорогого для него человека вбило последний клин в его отношение к этому культу. Лжецы и обманщики, не больше и не меньше, вот что можно говорить о жрецах, проповедующих эту религию, собиравшую невинные и наивные души, но не дававшей взамен ничего, кроме пустой надежды. Быть может, надежда, что дарили верующим проповеди, тоже кое-чего стоила, но теперь у барона не было надежды, не было и желания верить. Культ Неба тоже должен ответить за ее смерть, пусть и не так, как Респир, но его вина в этом тоже есть. Может быть, другие и не поймут, но в голове Эдварда как живая вставала картина падающей прямо на окровавленные ступеньки храма его возлюбленной. И слепой лик жреца, стоявшего в дверях и не сделавшего ничего, чтобы помочь им, просто смотревшего на происходящее с таким же спокойным выражением лица, как и на все остальное.
- Все храмы Культа в городе – в пепел! – приказал он твердым тоном, не отрывая взгляда от пожарища, - и пусть их жрецы горят вместе с их так называемыми богами.
***
Дворец Респира был так же безумен, как и его хозяин. Когда-то это было действительно великолепное здание, выполненное искусными мастерами в стиле нео-рококко, но герцог Росский никогда не отличался ни пониманием, ни уважением к искусству и прекрасному. Может быть, он и сам это понимал, а потому так стремился уничтожить все красивое, что его окружало, заменяя на грубое, прочное и страшное, как и он сам, окружая себя таким же уродством, каким была и его собственная душа.
Внутренние интерьеры полностью разрушены, дорогие ковры и ткани изодраны или и вовсе сожжены, их места занимали картины великих героев из различных мест Известного Пространства, изображенных в самые кровавые моменты своих деяний, разрубавшие врагов на части, сносившие им головы, сражающиеся с мутантами и безумными тварями Бездны, сами погибающие от страшных пыток и мучений. Становится понятно, из чего его безумие питало свое вдохновение, ведь вполне может оказаться и так, что вообразил себя одним из таких героев, предназначенных для великих дел, нежели чем быть тенью своего могущественного родственника. Может быть, именно с таким суровым выражением лица, как у этого человека на картине, стреляющего в уродливое порождение Бездны, стрелял в лицо барону Гористара.
Разбитые статуи и барельефы, пьедесталы которых теперь занимали манекены солдат в самом различном снаряжении, от дикарских обносков, с грубыми копьями и топорами, до современных экзоскелетов с тяжелым штурмовым вооружением. При желании можно было представить очередной порыв безумства этого человека, когда он одевался в такие доспехи, изображая из себя воинов или солдат самых различных анклавов, примеряя на себе их обычаи и культуру.
Библиотека дворца представляла собой сплошные развалины, хотя не была повреждена ни единым снарядом, но полки были разбиты, дверцы шкафов сбиты, книги разодраны и разбросаны по полу, некоторые и вовсе прострелены, словно владелец дворца развлекался, стреляя по толстым фолиантам. Базы данных сохранились в гораздо лучшем состоянии, их не трогали, хотя большая часть отключена и давно заброшенная, судя по скопившейся на них пыли. Некоторые еще работали, их забирали связисты для проверки и расшифровки, но Эдвард шел дальше, к личным покоям Респира, где должно быть хоть что-то, что могло навести на ход размышлений этого человека.
Широкие дубовые двери были плотно заперты, а на них вниз головой распят человек, как замок, пресекающий любую попытку взлома. Раб с невольничьих рынков, явно привезенный издалека, ведь законы Рейнсвальда запрещали работорговлю в любых ее проявлениях, за торговлю или покупку рабов было лишь одно наказание – смерть через повешение, позорная казнь, лишавшая человека чести, но при этом одинаковая как для простых граждан, так и для дворян и феодалов. Респира, видимо, такие вопросы никак не волновали, раз позволял себе подобные выходки. С другой стороны, это вполне в его духе, кроваво и жестоко, а безвольные рабы, к тому же, являлись отличным объектом для мучений.
Двери вышибли несколькими выстрелами из гранатомета, но сначала вперед пустили группу дроидов, проверить на возможные ловушки или охрану, оставленную здесь Респиром на подобный случай. К счастью, ничего такого не было, и группа Эдварда вошла следом, оглядываясь по сторонам и удивляясь тому, как жил этот человек. Если весь остальной дворец производил впечатление того, что здесь проживал буйно помешанный, то личные покои Респира выглядели так, словно вошли в покои старого и спокойного феодала, давно отказавшегося от буйной политической жизни и тихо доживавший свои деньки в собственном имении. Старая антикварная мебель, паркетные полы и мягкие тканевые обои, украшенные золотом и серебром, портреты представителей рода Гористаров в красиво украшенных рамках и с барельефными личными гербами, очень старыми и даже с начинавшей облупливаться краской. Небольшая личная библиотека в полном порядке, но книги очень специфичные, словно специально подобранные, описание военных походов и основных сражений, воспоминания и мемуары участников, труды политиков и полководцев о правилах ведения войны и подготовки к ней. Респир, похоже, возомнил себя великим стратегом, начитавшись подобной литературы, воздействовавшей на его воспаленное сознание как энергетик, и начал готовиться к будущим завоеваниям. Пролистав книжку, лежавшую на читальном столике рядом с большим креслом с высокой спинкой и мягкими подлокотниками, где, наверное, Респир и сидел, Эдвард подумал, что это уже некая зацепка. Граф Росский не бежал от мести и наказания, он ушел с Рейнсвальда потому, что мечтал основать свою маленькую карманную империю, только для него самого, с теми правилами, какие только он хочет. И значит, о нем еще услышат, вряд ли можно завоевывать острова и анклавы без того, чтобы об этом не пошли слухи и истории.
- Господин, - в библиотеку зашел один из телохранителей, держа оружие на локте, - Я думаю, вы должны взглянуть на эту находку, вам будет интересно, - он жестом показал, что нужно следовать за ним, направив на верхний уровень личных покоев Респира. Заинтригованный, Эдвард отложил книжку в сторону и пошел за ним. Предстояло подняться по высокой металлической лестнице, с очень красивыми украшениями в виде растений, сделанных из серебра и бронзы, но все же сильно выделявшейся из всего остального интерьера, вставленная сюда гораздо позже и, скорее всего, привезенная откуда-то с поверхности. Если присмотреться, на ней можно было различить восстановленные элементы и заметить закрашенные участки там, где металл начинал окисляться и ржаветь.