Действительно, зачем они вообще нужны, если мир все равно не такой, каким должен быть? Мир, где каждый говорит о чести и справедливости, но поступает лишь так, как выгодно ему, не стесняясь любых средств и путей. Мир, в котором твою любимую расстреливают прямо у тебя на глазах, но ты не можешь отомстить убийце лишь потому, что ты нужен остальным для их собственных дел. Мир, где к твоей чести призывают лишь для того, чтобы заставить тебя сделать то, что выгодно этим людям, где выгода и жажда власти перевешивает на чашах весов понятие истины и справедливости. Один раз он пошел этим путем, и чем все это закончилось… Перед внутренним взором Эдварда снова всплыло перекошенное злобой лицо Респира, смотрящего на него через прицел штурмовой винтовки. Если бы он только раньше поступился бы со своими столь важными, как ему тогда казалось, принципами и идеалами, то сейчас Изабелла была бы жива, а сам он вместо планов мести наслаждался бы еще одним прекрасным днем в своей жизни, видя впереди что-то хорошее, а не ту сплошную кровавую пелену, что раз за разом застилала ему глаза.
Кажется, это промелькнуло и в его взгляде, поскольку граф Фларский даже отступил на шаг, когда Эдвард снова поднял на него глаза.
- Конечно, господин, - согласился барон Тристанский и герцог Аверийский, - Я признаю вас королем и помогу вам взойти на престол, но после этого я отправлюсь за головой Респира, - он судорожно вздохнул и кивнул, что Делай принял как знак волнения.
- Я очень рад, друг мой, - кивнул он в ответ и еще раз пожал ему руку, - Вместе мы спасем Рейнсвальд и изменим его историю. Наш путь будет славен и благороден.
- Золотые слова, граф, - кивнул Эдвард, - Ждать только больше нельзя…
Наверное, именно в этот момент в нем и произошел перелом. Тот старый барон Тристанский, наивный и благородный, окончательно умер, не способный пережить боль от гибели своей возлюбленный, сходивший с ума от отчаяния и бессильной ярости, разрываемый между долгом и честью. Он никогда не смог бы выжить в этом мире, один, без своего отца, который все же, как щитом, закрывал его от истинной изнанки этого мира, но пропал бесследно, оставив сына одного принимать все новые удары. И его наследник не мог бороться с этим бесконечно, и теперь отошел в мир теней, куда-то в самые глубины души, где голос его уже не был слышен. Сейчас должен был встать с колен, на которые его поставили, уже совсем другой человек, способный изменить этот мир и выдержать все то, что ему приготовили. Честь, долг и слова верности уже не имели такого значения для нового барона, как прежде, ведь они всего лишь обман, тонкая пленка лжи, прикрывающая то змеиное гнездо, что на самом деле извивалось под внешне ярким и богатым фасадом Рейнсвальда. Они вырастили Респира, дали ему в руки оружие и указали на цель, а он не смог сделать ничего, чтобы остановить его. Теперь же он вгонит меч в самое сердце этого гнезда, отомстив и за себя, и за нее. Иначе не сможет даже спокойно дышать.
***
Этой ночью она впервые пришла к нему, такая чистая, добрая и ласковая. Изабелла улыбалась, радуясь новой встрече, и он сам не мог сдержать слез, глядя на нее. Повинуясь внезапно нахлынувшему порыву, прижал к себе и обнял, как в последний раз, чувствуя тепло ее тела и стук ее волнующегося сердца. Боль не проходила, она стала только еще сильнее, но не мог заставить себя отпустить ее, ту девушку, ради спасения которой был готов пожертвовать всем, в том числе собственной душой.
Он чувствовал ее губы, как она целует его, словно снова ощущал тот раз, что был в храме, и прекраснее этих моментов ничего не могло быть. И его губы сами шептали слова, вырывая из глубин души самые потаенные мысли, выбрасывая их наружу сплошным потоком, поскольку скрывать от нее он ничего не мог, да и не хотел. «Я отомщу за тебя… отомщу… клянусь всем, что у меня еще осталось…», говорить было тяжело, голос срывался на плач, но она смотрела на него своими большими и нежными голубыми глазами, и от этого взора нельзя было оторваться.
Она молчала, но он все равно понимал каждое ее слово, что хочет ему сказать. Ей не нужна была месть, она все равно ничего не изменит, как не нужны и те потоки крови, что готов пролить лишь в память о ней. Ей нужен был покой, но она не могла отступить, не могла окончательно исчезнуть, пока и в его душе не наступит покой. Даже теперь все еще любила его, не смотря на ту невидимую, но непреодолимую черту, пролегающую сейчас между ними…
Эдвард проснулся, не понимая, был ли это сон или же уже настолько сошел с ума, что у него уже начинаются столь явственные галлюцинации. Реальным было лишь чувство невосполнимой потери, что снова охватывало его, разрушая душу и не давая спокойно мыслить. Глубоко вздохнув, постарался сосредоточиться на чем-то другом. Еще придет время скорби, но сейчас должно начаться время войны, когда не считают потери, когда жертвы могут быть лишь оправданными или слишком большими. И ему необходимо оставаться крепким и сильным, чтобы выдержать все это, выполнить задуманное и, главное, отомстить.
Оглянувшись по сторонам и убедившись, что еще ночное время, часы едва ли перешли на вторую половину темного времени суток, Эдвард снова закрыл глаза, возвращаясь ко сну, но теперь она уже не пришла, лишь пустота, изредка тревожимая странными и непонятными видениями, рождаемыми его подсознанием.
***
Прошла целая неделя с того момента, как он принял предложение графа Фларского, и теперь впервые смог подняться из медицинского бокса, пусть и с посторонней помощью, но все же встав на собственные ноги. Столь простой момент стал для него целым свершением, придав новых сил и надежд, и с этого дня Эдвард постоянно мучил своих сиделок, заставляя их помогать ему ходить, подниматься и садиться. Как и для всего остального, здесь необходима была постоянная тренировка, пусть и с болью в еще не до конца окрепших и восстановленных мышцах, пусть еще и на костылях, но он уже самостоятельно двигался, возвращаясь к тому своему состоянию, что было прежде. И это вселяло в него уверенность, что сможет вернуться, стать снова тем, кем был прежде, рейнсвальдским дворянином, а не прикованным к инвалидной коляске человеческим обрубком, какой только мог мучиться воспоминаниями об утерянном прошлом.
Даже Северед удивлялся его железной воле и стремлению к жизни, радуясь, что барон нашел в себе достаточно сил, чтобы переломить собственное отчаяние и вернуться к нормальной жизни. Может он еще и не знал, что барон собирается делать в будущем, но сейчас лишь искренне радовался за своего молодого господина, не без улыбки ковылявшего по тропинке больничного парка с костылем в одной руке и уже начинающей седеть нянечкой, придерживающей его за другую.
Во время одной из таких прогулок он столкнулся с Райсором, уже почти поправившимся, но врачи его еще не выписывали, решив окончательно убедиться в том, что вся восстановленная ткань нормально прижилась и не возникнет никаких осложнений в будущем. Друзья крепко обнялись и почти одновременно разрыдались, сразу вспомнив те события, из-за каких здесь и оказались. Эдвард не мог не признать того, что Райсор рискнул своей жизнью, пытаясь ему помочь, и жертва эта была тем больше, что принесена лишь из-за тесных дружеских чувств между ними, а не из-за выгоды или расчета. А герцог Камский искренне болел за своего друга, за несколько секунд потерявшего так много в своей жизни, а сам он, хоть и был ранен, так и не смог ему ничем серьезно помочь. Наверное, первый человек, про которого барон мог сказать без всякого опасения, что является его другом, и какому мог теперь доверять безоговорочно.
Райсору было немного легче, за стеной больницы его ждала его возлюбленная, младшая дочь герцога Расконского, о помолвке с которой было объявлено после того, как сам герцог Камский оказался в восстановительном боксе, раскачиваясь на тонкой грани между жизнью и смертью. Девица Расконии объявила своему отцу ультиматум, что никто другой ей не нужен, и она либо вскроет себе вены, либо обручится с любимым человеком, вне зависимости от того, сможет ли он перебороть смерть, или же темный ангел все-таки заберет его к себе. Один из самых смелых поступков, какой только может совершить девушка, оказаться вдовой, еще оставаясь девственницей, ведь если бы Райсор все же умер, ей пришлось бы посвятить себя Небу, отрекшись от мирской жизни. Далеко не каждый бы решился на такой шаг, но герцог выжил, и первое, что увидел, открыв глаза, это лицо своей возлюбленной, просиживавшей возле его бокса дни и ночи напролет. Наверное, это был один из самых счастливых моментов в его жизни.