Уилл кивает — после нескольких статей Фредди Лаундс об этом разве что дурак не знает. Но что-то тревожное, даже трусливое повизгивает внутри него, копошится, как свиньи в лабиринте. Ему кажется, что внизу, между навозом и копытами мелькают куски ткани — чье-то пальто или платье.
— Это ничего, — отвечает Грэм после долгой паузы. — Я не священник, не страж закона. Не ваш психотерапевт.
— Конечно нет, иначе вы бы здесь не стояли! Это место, — он обводит рукой высокий потолок, серые стены и прямоугольники огромных окон. Безликая, холодная коробка. — Мой храм. Место только для близких людей. И свинок. Кто вы, мистер Грэм?
Уилл не отвечает. Он пробует на прочность поручни — крепкие, всматривается в лабиринт с предельным любопытством и наконец спрашивает:
— Если сбросить человека, за сколько времени они его съедят? Здесь так опасно: одно неосторожное движение — и полетишь вниз. Пока подоспеет помощь, от руки или лица мало что останется.
Мейсон поправляет очки, тихо кашляет. Его голос почти неразличим за громким визгом.
— Вы правы. Поэтому не рекомендую падать.
Комментарий к 9. Добрый самаритянин
Мой Уилл ведь не пальцем делан, поэтому и состояние свое он замечает довольно быстро, и к врачу записывается почти сразу. А Ганнибал в нем не настолько заинтересован, чтобы подталкивать к пропасти. Мне кажется, что такой Уилл так бы и сделал, поэтому энцефалитных метаний много не будет.
========== 10. Шут ==========
Комментарий к 10. Шут
Извлекаю пользу из болезни как могу. Здесь вот пригодился мой поход на МРТ
Мир белый и плоский. Звук и зрение меняются местами. Уилл слышит этот кипенный, холодный цвет мерным шумом и громким непрерывным гудением. Видит оглушительные короткие визги вспышками красного. Время исчезает. Тишина чередуется со звуком, словно шахматные ходы. Кто-то явно выигрывает, когда гул становится невыносимым, заползает под веки и в рот, забивает дыхание своим пик-пик-пик — глубоко, резко, до упора.
Уиллу кажется, что на ладонях тлеет кожа. Огонь, едва заметный, хочется смахнуть. Слизать, расчесать до кровавых полос. «Нельзя двигаться, мистер Грэм. Процедура займет минут пятнадцать», — звенят в голове слова медсестры. Уилл уверен: прошло намного больше времени. Тело давно окоченело; прошли годы, все о нем забыли, человечество стёрто с лица земли, и только Уилл лежит в стальном гробу и почему-то не умирает. Дряхлое божество в заколдованной усыпальнице.
Белый звук, красный шум — они были до начала времён. Этот рёв плотины, визг сигнализации, гул самолёта, писк машин, чей-то крик. Валторны и барабаны нового, яркого мира стали и духоты. Иголка катетера глубоко в вене, короткие вспышки белого на белом — это пришло позже. Вместе с огнем и невыносимым зудом. Но времени больше нет. Уилл не знает прошлого и будущего, не знает ничего, и крик — слабый, дрожащий, лишь эхо механического крика — готов вырваться из его мертвого тела.
Грэм закрывает глаза и видит неясную тень. Она бродит вокруг белой капсулы, наматывает круги и скалится. Ей достанется вся мертвечина, но Уилл ещё живой! Пусть его тело замерло, а мышцы онемели, но дыхание бьётся об эти каменные своды, словно ветер в полуразрушенном храме.
Уилл медленно шевелит языком, моргает, глотает вязкую слюну, полную горечи. У тени вырисовывается лицо — его лицо, только покрытое кровью и пеплом, лицо принесенного в жертву, лицо ведьмы на костре, Христа на Голгофе. Тень просачивается сквозь толстые стены и ложится поверх тела Уилла толстой уродливой собакой. Скручивается на груди и давит, давит — становится невыносимо, дыхание бьётся под ее тяжестью, сердце дрожит. Кожа впитывает тьму и морок, пульсирует чернотой — больше не мертвая, но ещё не живая. И гул, бесконечный, немыслимый, громче выстрела, ярче пожара, накатывает волна за волной — пока не затопляет пространство целиком. Уилл делает последний выдох и срастается с тенью.
***
Доктор смотрит спокойно, без сочувствия. Уиллу кажется, он говорит на незнакомом языке. После МРТ уши будто заполнены водой, в голове пусто; мысли заползают в череп медленно, а чужие слова отскакивают от него с тихим визгом. Когда врач расписывает схему лечения, Уилл только кивает.
— Энцефалит — не приговор. Вы вовремя обратились.
Уилл поправляет налипший на лоб локон — он вышел мокрым и дрожащим, едва в сознании от ужаса и нервного возбуждения. Быть тенью — невыносимо, остро, прекрасно.
— Запишите меня на приём через неделю, — Уилл вертит в руках снимок — нелепый, жалкий, несуразный. Тысяча и одно сравнение для белых шариков глаз да извилин, похожих на червей.
— В вашей ситуации промедление сродни смерти, мистер Грэм. Я не пугаю вас, но чем раньше начнем лечение, тем лучше.
Уилл кивает.
— Конечно, я понимаю. Но мне нужно доделать кое-какие дела, — он давит нервный смешок в корне. — Своего рода искупление.
***
Уилл покупает бутылку сухого красного. Затем — ещё одну, немного сыра и сладкие груши. Груши смотрятся особенно нелепо на потертой столешнице, рядом с бутылкой темного пива и пепельницей — Ганнибал явно не ждал гостей. Но все же он бубнит под нос: «Вы бы хоть звонили» и разливает вино по бокалам.
Несколько часов спустя — шесть тридцать, время сеанса — щеки у Грэма алые от алкоголя, глаза доктора Лектера блестят в полутьме дешёвыми стеклышками.
Ганнибал говорит: «Это непрофессионально», Уилл скалится: «К черту» и облизывает губы. Их второй поцелуй намного лучше первого. Дольше, глубже, с привкусом крови — у Ганнибала обветренная кожа. Уилл чувствует, как несколько капель растворяются во рту, а соленый, резкий до тошноты вкус расползается по горлу. Грэму хочется взять в руки зеркало, чтобы убедиться: губы испачканы алым, так правильно, так восхитительно. Ему хочется большего.
Уилл выглядит совершенно, развратно пьяным. Спутанные волосы, крошечное пятно от вина на некогда белоснежном воротнике, дрожащие руки на чужих бедрах. Ганнибал носит джинсы из невозможно плотного денима — дрожь мышц напоминает землетрясение на другом конце мира, жар кожи — лишь призрак тепла. Уилл отстраняется, когда терпеть становится невыносимо.
Он открывает новую бутылку, говорит невзначай:
— Перед сном я фантазировал, как убиваю человека.
Ганнибал — невозмутим и растрепан:
— Кто-то скажет, что это деструктивные мысли.
Уилл улыбается:
— Но не вы, доктор Лектер.
— Иногда нужно давать себе волю. Сдерживание неизменных желаний порождает желания намного худшие.
Грэм отпивает немного и кривится — вкус у вина пыльный, заплесневелый.
— Слабое оправдание насилию.
— А разве ваши фантазии порождают насилие, Уилл?
— Нет, только его жажду.
Ганнибал прячет улыбку за бокалом. Кажется, он доволен. Уилл разрешает себе ответную улыбку — широкую, зубастую, совершенно невежливую. Ему хочется раскрошить бокал в руке, а затем долго вытаскивать зубами осколки. Пусть только это будет не его рука.
— Я думал, как убиваю Мейсона Верджера. Что это значит, доктор Лектер?
***
Джек звонит во вторник. Уилл выгуливает Хуана в небольшом парке неподалеку от дома — аккуратно подстриженные деревья, мощеные дорожки — и слушает мерный рокот голых веток. Хуан громко дышит, свесив из пасти язык, далёкий гул дороги кажется нереальным; последние проплешины снега бросаются под ноги то тут, то там. Уилл так спокоен и чист — почти тошно. Конечно, он не отвечает на звонок. Конечно, Джек звонит ещё четыре раза.
Грэм верит, что он хороший друг, поэтому на звонок Беверли он отвечает сразу.
— Прости, Джек меня заставил, — она прячет смешок. — Но дело серьезное. До твоего приезда ничего не трогают.
— Таролог?
— Наверное. Это же он любит переворачивать людей.
— Грэм, приезжай немедленно! — кричит в телефон Джек, Хуан лает на громкий звук, порыв ветра царапает ветками небо, и спокойствие разбивается вдребезги.
Когда Уилл приезжает на место преступления, состояние Кроуфорда максимально близкое к бешенству. Желтая лента едва сдерживает толпу зевак — широкий, шумный круг подростков, стариков и угрюмых мужчин в потертых рабочих комбинезонах. Уилл заходит внутрь дома, в удушливый желтый сумрак, и втягивает сквозь зубы воздух. Пахнет кровью и чем-то неуловимо знакомым.