Он закрывает глаза и не помнит ничего. Прошлое, будущее — все расплывается, мельтешит под веками гипнотическим узором. Белое становится черным; Уилл дышит — поверхностно, медленно, пока тьма не поглощает все, даже воздух.
Комментарий к 11. Отсутствие страха, желание смерти
это моя первая околосексуальная сцена и, возможно, последняя, не судите строго. но замечания принимаются)
я хотела показать здесь скорее не страсть, а извращенную привязанность, созависимость. получилось или нет - другой вопрос
========== 12. Открывая глаза ==========
Вокруг мерно рокочет лес. Птичий клекот сверху и слева, поскрипывание старой сосны за спиной, шелест папоротника, тяжелое дыхание животных на периферии. Звуки окружают Уилла непроницаемой стеной, запахи въедаются под кожу, словно ритуальные татуировки. Росчерк хвойного, глубокого — на затылке; пятна, опоясывающие лодыжки, — это гнилостный запах прошлогодней листвы и грязи; руны вдоль позвоночника — проблески света среди переплетенных ветвей.
Уилл открывает глаза, видит белое полотно сверху, левее — капельницу, тоже белую, и белую тумбочку. Его руки лежат на белой простыни — невыносимо белые.
— Проснулся? — Уилл моргает, пока белизна не сменяется тенями. Беверли склоняется над его постелью — встревоженная, уставшая. — Я позову врача.
— Нет, — Грэм хватает ее руку, осторожно сжимает. Во рту ворочается демон пустыни, песком царапает зубы. — Подожди, расскажи… почему я в больнице?
Беверли наливает в стакан немного воды, затем садится на край кровати.
— Это все твой психотерапевт. До чего странный тип… Он позвонил Алане, сказал, что ты оставил машину после сеанса, хотел прогуляться, но не вернулся. Сказал, что ты странно себя вел в последнее время. Сказал об энцефалите, — на мгновение тон Беверли становится обвиняющим. — Тебя выследили по GPS. Ты едва не замерз насмерть, Уилл. Лежал на обочине, без сознания… И эти порезы…
Уилл хмыкает. Поверит хоть кто-то, если сказать, что он не резал себя? Не отправлялся на прогулку среди ночи? Отсасывал своему психотерапевту, стоя на коленях среди леса? Он надеется, что нет.
В палате прохладно и тихо — Беверли молчит, поджав губы, Уилл тяжело дышит, едва слышно гудят человеческие голоса в коридоре. Белые стены, белая мебель — все наталкивает на мысли о Чистилище, о смерти, в которую Уилл вляпался по самые уши. Мгновения предельной ясности, которыми он преисполнился прошлой ночью, кажутся пластиковыми камушками на штучном пляже возле бутафорского моря. У него была цель и союзник, и еще что-то — незримое, почти неловкое. Теперь, кроме болезни и — самую малость — осуждающего взгляда подруги, нет ничего.
Уиллу хочется сказать: «Я помню, как умер», затем добавить: «Выключите симуляцию, верните чертов лес», но он говорит только жалкое:
— Он… приходил сюда?
— Нет. Не знаю, — взгляд Беверли — пронзительный до тошноты, он цепляется за Уилла, наполняется пониманием и — всего на мгновение — сочувствием. — А должен был?
— Нет. Не знаю.
***
Уилл откидывается на подушку, кривится от тупой боли во всем теле. Кажется, болят даже мысли, что лениво ворочаются в мозгу. От вереницы врачей, капельниц, таблеток и уколов легче не становится. Дни текут один за другим, такие глупые и беспощадные, а вместе с ними из Уилла будто вытекает вся жизнь.
Приходит Алана — собранная, красивая — показывает фото Хуана, ведет разговор о доме. Спрашивает, удобно ли оформить развод, когда Уилла выпишут. Джек приходит тоже, даже дважды. Он не говорит: «Извини, что отказывал в отпуске. Я не знал о твоём состоянии», он говорит: «Рад, что ты идешь на поправку. Мы ищем Потрошителя, но без тебя тяжело». Уиллу хочется рассмеяться ему в лицо, хочется рассказать, но так, чтобы никто не поверил.
Уилл слышит, как по ночам за стенами что-то гудит и воет. Ему кажется, что лечение не помогает. Что ему становится только хуже. Он засыпает после полуночи и просыпается в три. Бродит по палате (все такое ослепительно-белое), смотрит в окно (все такое ослепительно-черное), царапает ногтем кожу на ладони (все такое ослепительно-отсутствующее, даже боль). Под утро он засыпает снова. Возможно, это побочки от таблеток. Возможно, последствия стресса. Возможно, нечто иное.
Грэм не хочет это анализировать, не хочет искать причины и поводы. Поэтому, когда доктор говорит: «Вы быстро идете на поправку, к концу недели мы сможем вас выписать», Уилл только кивает. Он знает: энцефалит излечим, но что-то черное, острозубое внутри его тела — нет. Оно хочет крови и силы. Хочет убивать.
***
В день, когда Уилла выписывают, Таролог убивает снова. Грэм поворачивает на полпути к дому и едет на место преступления. Ему хочется принять душ и выгулять Хуана, хочется надеть лучший костюм и поехать в оперу — пусть чужой голос ведёт его через пучины красоты и скорби. Видеть полицейские машины, желтые ленты вокруг дома, Фредди Лаундс, болтающую с соседями, ему не хочется вовсе.
На лице Джека что-то сродни облегчению. Он хлопает Уилла по плечу и говорит нечто незначительное.
— Ни минуты покоя? — ухмыляется Беверли и протягивает латексные перчатки. — Этот выглядит безобидно. Таролог не сильно старался. Если это он, конечно.
— Или у него не было времени сделать что-то получше, — Уилл входит в комнату — она будто пошатывается под его ногами, стены дрожат, тусклая лампа мигает. Горячий воздух щекочет ноздри.
Грэм закрывает глаза. Пахнет кровью — остро и сладко, и комната уже не шатается, она мерно пульсирует, в такт сердцебиению Уилла. Грэм открывает глаза. Солнце бросает тонкий луч на завешенную вышитыми картинами стену. Мебель отодвинута — коричневый диван, в тон ему кресло и журнальный столик; светлый паркет сверкает отпечатками чужих ног. На мертвеца Уилл смотрит в последнюю очередь. Там ничего интересного. Мужчина лет пятидесяти, замотанный в простынь на манер древнеримской тоги. Глаза завязаны белой кружевной лентой, в скрещенных на груди руках по мечу. Бутафорские лезвия блестят от крови, несколько капель цветут на белой ткани.
Уиллу хочется коснуться лезвия пальцем, слизать кровь, стянуть повязку с лица — эта филигранность кружева, столь неуместная поверх морщин и восковой желтизны смерти. Это не подарок, не предупреждение, скорее усталая данность традиции. Грэм садится на диван, чтобы найти в интернете значение карты. Реклама гадалок и оккультных магазинов давно преследует его во всех соцсетях — достойная плата за то, что не нужно идти в библиотеку в поисках ответов. Такое ощущение, что Ганнибал выбрал подобную пошлость, чтобы насолить Уиллу. Или же в качестве насмешки над серийными убийцами. Чего ещё ждать от человека, слушающего блэк-метал?
Грэм долго пялится на экран — вопросов все больше, ответы глупые. Отношения между двумя — шаткие, на грани конфликта; колебания и сомнения; развод; напряжённость и ожидание. Ложь. Пауза. Двуличность. Уилл трёт виски — противно взвизгивает латекс, кожа кажется твердой, как камень. Он открывает другой сайт: обретение равновесия, зарождение отношений, готовность преодолевать трудности.
Уилл прячет смартфон в карман. В голове гудит. Он может выйти к Джеку и сказать, что еще слишком слаб для такой работы. Вместо этого он садится возле трупа и делает селфи. Это, наверное, последнее, чего можно ждать от Уилла Грэма — дорогие костюмы, изысканный парфюм, серебряные запонки — но ему плевать. Стены больницы покинул не этот щеголь. Точнее, не только он. Под шерстью и хлопком тело облепила чешуя — черная, тусклая, крепче графена. Новый доспех, сотканный из тьмы и кровавой капели.
— Возможно, это подражатель. Слишком небрежная работа, — говорит он спустя десять минут. Джек сжимает кулаки, скрипит зубами и смотрит так, будто это Уилл разложил в гостиной тело, а затем вернулся на место преступления, чтобы поглумиться.
— Еще один? — Беверли недоверчиво цокает языком. — Таролог слишком мало убил, чтобы получить толпу поклонников. Даже наша любимая Фредди не написала о нем ничего… стоящего.
— Писать не о чем. Соседи, как всегда, ничего не видели. Врагов у жертвы не было — добрейший человек… И дальше по списку. Что-то пропало? — Грэм морщится. — Из органов.