Когда небо алеет, Ганнибал возвращается в дом. Тишина и холод следуют по пятам. Тело настолько замерзло, что ноги едва двигаются, моргать и дышать почти невыносимо, но он упрямо бродит по комнатам. На полу в гостиной — лужа крови медленно впитывается в паркет, на кухне — ножи валяются вместе с разгромленной мебелью. Если кто спросит, что здесь случилось, в двух словах не объяснишь. Но Ганнибала никто не спрашивает. Он единственный живой человек в этом доме, и он чудовищно устал.
«Река вышла из берегов ранней весной», — так об этом напишут в местной газете. Утонула семья, что жила неподалеку. Тела не нашли. Будьте осторожны. Пустые, глупые слова. Ганнибал будет собирать их в кулак и комкать, пока не доберется достаточно далеко, чтобы об этом перестали писать. Он знает правду, но она слишком ужасная, чтобы поведать кому-то.
Он носит в себе эту боль, необличенную в слова, долгие годы, чтобы наконец, десятилетия спустя, сказать почти незнакомому человеку:
— Это был голодный год, а моя семья жила неплохо. Те люди просто хотели нас ограбить, но брать было почти нечего. И тогда они разозлились. Сказали, что заберут мою сестру в качестве трофея. Я бросился на одного — у него была большая родинка на щеке и овечий тулуп… Он ударил меня по голове, я потерял сознание. Очнулся в реке. Когда выбрался, мама и сестра были мертвы, а те люди ушли…
Ганнибал отступает на несколько шагов, и ледяная тишина следует за ним. Он прячется в тени — свет бросает на лицо тонкие дрожащие тени. Воздух вокруг густой и кислый, предметы в нем теряют очертания, но Уилл — расслабленный, в дорогом костюме в когда-то дорогом кресле — выглядит ярким пятном, гравюрой поразительной точности. Когда их взгляды встречаются, ничего не происходит. Ветер несколько секунд до этого бросил ледяную крошку в окно — царапнули стальные когти, свет не погас, часы не пробили полночь, никто не постучал в парадную дверь. Но все же оба чувствуют, как тонкая, блестящая леска натянулась между ними.
Ганнибал кривится, будто от зубной боли, и шепчет:
— Я ваш психотерапевт, не наоборот.
— А как же двухсторонняя честность, доктор Лектер? — давит улыбку Уилл. Ему жаль этого сломленного человека: хочется подойти ближе, обнять и утешить, но еще больше хочется стереть гримасу страдания с красивого лица, впечатать нож под челюсть и давить, пока… Профайлер мотает головой, чтобы прогнать наваждение, но вид крови на светлой коже, на рубашке, джинсах, на полу… завораживает.
— И что я получу взамен? — спрашивает Ганнибал — в полутьме мелькают белые зубы, но улыбка быстро исчезает. — Мне не интересна ваша жизнь, мистер Грэм.
— Тогда будем считать это актом альтруизма.
— Я не альтруист.
— О, конечно, нет.
***
Снежная буря царапает стекла ледяными когтями. Белизна и ветер гуляют рука об руку на заднем дворе, ложатся под двери и на подоконники. Некоторые люди оставляют летом на подоконниках горшки с цветами, но у Ганнибала там круглый год стоит только пепельница. В какой-то момент ветер слизывает ее, но звук тонет в гуле и скрежете.
Они не говорят, что Уилл останется на ночь. Профайлер звонит Алане, а затем предлагает приготовить ужин. Ганнибал отказывается: «не люблю, когда кто-то хозяйничает на моей территории». Уилл не спрашивает, насколько обширна его территория, — только примирительно кивает.
«Вы будете рассказывать мне всё об убийствах, в мельчайших подробностях, а затем — как бы это сделали вы», — гудят в голове слова Ганнибала. Спокойные, даже мягкие, сказанные полушепотом. Уилл соглашается легко, без раздумий. Ему нужно это, возможно даже больше, чем доктору Лектеру. Мысль, что это нужно им обоим, кажется отвратительной и прекрасной одновременно. Уилл разрешает себе раскатать ее на языке и проглотить до лучших времён.
Они ужинают — в тишине. В тишине Ганнибал выдает стопку постельного белья, серого от частой стирки, но чистого до хруста, и уходит в другую комнату. Его нельзя назвать гостеприимным хозяином, но Уилла в гости никто и не звал. Грэм чистит зубы пальцем, моется под контрастным душем и не спрашивает пароль от вайфая — для этого нужно постучать в комнату к Ганнибалу.
Каждый имеет право на одиночество. Доктор Лектер носит его, как доспех. Уилл хочет пробраться между латами крошечной ядовитой змеёй, скользить по бёдрам, животу, грудной клетке, пока не доберется до сердца. Впиться в него зубами, обернуться огромным драконом, напившись крови, и разбить доспехи вдребезги. Пусть они опадут — с тихим звоном.
Уиллу пора бояться своих желаний, но в нем нет страха. Мужчина забирается под одеяло — неудобное и колючее. Связи нет — непогода ревёт и мечет; дороги замело, оборвало провода. Профайлер долго вертит в руках бесполезный телефон, пересматривает фото Хуана в галерее… Папка с материалами расследования таращится с немым укором, но Уилл отворачивается к окну. Мелкие льдинки цепляются за стекло, и что-то мелкое, незначительное царапает его сердце.
О семье Ганнибала профайлер не нашел информации. Доктор Лектер не открыл ему ровным счётом ничего, но — одновременно — слишком многое. Озверевшие от голода люди; подросток — длинные конечности, затравленный взгляд — убегает через ослепительную белизну. Ни имен, ни дат. Уилл закрывает глаза — под веками клубятся картинки чужого прошлого. Это совершенно не та боль, которую он готов принять. Но та, которой ему хочется. Не агония жертв, не жестокость убийц, не чужая неловкость — нечто иное. Достойное внимания.
***
Уиллу снится ветер. Ледяной и свистящий, он гложет кости и бросает в лицо снежную пыль. Пространство вокруг белое и чёрное, ослепительное и тусклое одновременно. Мир состоит из равных линий, полутонов и чудовищного холода. Уилл знает, что спит. Он шагает босыми ступнями, и его следы окрашиваются в алый. Он оборачивается и видит, что оставляет отпечатки звериных лап, багровые и объятые пламенем. Мир обретает ещё один цвет — и это ему не нравится. Воздух дрожит, снег собирается в огромную воронку и затягивает в нее все вокруг — деревья, машины, дома. Пока в мире не остаётся только ревущее ледяное пламя и Уилл — больше зверь, чем человек. Пламя скалит зубы — острые, длинные — и спрашивает:
— Вы меня слышите? Уильям?
Уилл знает, что спит, только это не сон. Ноги, покрытые снегом и болью, влажная от пота футболка, которая на спине покрылась тонкой ледяной коркой, его сердце — отчаянное, загнанное, словно раненый зверь. И человек, который мягко поддерживает и ведёт в дом, полный тепла и мрака, — тоже не сон.
— Вы ходили во сне. Повезло, что я чутко сплю, — говорит человек, и ведет Уилла темным коридором навстречу прямоугольнику света. — Я отведу вас в ванную.
Профайлеру знакомо это слово, но смысл топчется на задворках сознания. Ванная. Что делают в этом помещении? Готовят еду, убивают людей? Он не знает, поэтому следует за человеком, послушно садится и ждёт. Сон опутывает его прочной паутиной, двигаться, моргать, отвечать на вопросы — непосильный труд. Уилл прислоняет голову к серому кафелю. Когда приходит боль — тонкие струи воды и незнакомые руки, которые растирают его мышцы — он ее почти не ощущает.
— Вода, — губы Уилла едва шевелятся, а звука и вовсе нет. Он не знает, как говорить. Весь мир оглох. — Слишком горячая…
— Нет, вода почти холодная, это вам так кажется после обморожения. Я буду понемногу повышать температуру. Не засыпайте, слушайте меня, — голос спокойный и хриплый, словно у доктора из больницы, где Уилл в детстве лежал с пневмонией. Ему тогда казалось, что он умирает.
Теперь Уиллу кажется, он очищается и пачкается с каждым вдохом. Лед внутри — пламя снаружи. Чужие руки невыносимо теплые. Мысли вязкие и ленивые, каждая змеится, уползает во тьму.
***
В комнате серо и прохладно. Окно залепило снегом, но Уилл уверен: уже утро. Он пытается вспомнить, где реальность, а где вымысел — получается скверно. Кожа пахнет горько и незнакомо, футболка и пижамные штаны другие, тело ломит, в голове поселился жар. Уилл собирает эти факты в кучу и отправляется на кухню. Это не сон.