– Церемония скоро закончится, – попытался утешить меня Финан, решивший, что мой рык вызван болью.
– Не приказать ли принести вина с медом, господин? – спросил озабоченный Осферт.
Осферт был незаконнорожденным сыном короля Альфреда, и более достойный человек не ступал еще по земле. Я часто пытался представить, какой государь вышел бы из него, родись Осферт от жены, а не от перепуганной служанки, задравшей юбки ради королевской прихоти. Из него мог получиться великий правитель, справедливый, умный и порядочный, но на нем вечно лежало клеймо бастарда. Альфред хотел сделать сына священником, но Осферт упрямо выбрал путь воина, и мне посчастливилось заполучить его в свою дружину.
Я смежил веки. Монахи пели, а один из колдунов размахивал металлической чашкой, подвешенной на цепи, заполняя церковь дымом. Я чихнул – это было больно, – потом у двери началась вдруг суматоха. Я подумал, что прибыл Этельред, но, открыв глаза, увидел епископа Вульфхерда со сворой попов-прихлебателей.
– Если тут затевается заговор, то этот любитель мять сиськи в самой его гуще.
– Не так громко, господин, – упрекнул меня Осферт.
– Любитель мять сиськи? – переспросил Финан.
Я кивнул:
– Так мне сказали в «Снопе».
– О нет! Нет! – возмутился Осферт. – Не может быть, он ведь женат!
Я расхохотался, потом снова закрыл глаза.
– Не стоит тебе говорить подобные вещи, – заявил я Осферту.
– Почему, господин? Это ведь просто грязные слухи! Епископ женат.
– Не стоит, потому что мне больно, когда я смеюсь, – сказал я.
Вульфхерд был епископом Херефордским, но бо́льшую часть времени обретался в Глевекестре, потому как именно тут хранились глубокие сундуки Этельреда. Вульфхерд ненавидел меня и сжег мои постройки в Фагранфорде в попытке выжить меня из Мерсии. Он не принадлежал к породе жирных священников, а, напротив, был тощ как тесак. При виде меня его суровое лицо расплылось в принужденной улыбке.
– Господин Утред!
– Вульфхерд, – буркнул я в ответ.
– Рад видеть тебя в храме, – продолжил он.
– Но только не с этим, – прошипел один из его приспешников.
Я открыл глаза и понял, что он указывает на молот, висящий у меня на шее. Это был символ Тора.
– Осторожно, поп, – предостерег я, хотя был слишком слаб, чтобы наказывать за дерзость.
– Отец Пенда, давай помолимся, чтобы Господь вразумил лорда Утреда отринуть свои языческие побрякушки, – сказал Вульфхерд. Потом обратился ко мне: – Бог прислушивается к нашим молитвам.
– Неужели?
– Я молился о твоем выздоровлении, – солгал прелат.
– И я тоже, – заметил я, прикоснувшись к молоту Тора.
Вульфхерд улыбнулся уклончиво и отвернулся. Попы последовали за ним, как цыплята за наседкой, все, кроме молодого отца Пенды, который стоял и с вызовом смотрел на меня.
– Ты бесчестишь храм Божий! – громко заявил он.
– Просто уйди прочь, отец, – посоветовал Финан.
– Это мерзость! – Священник едва не сорвался на крик, указывая на мой молот. В нашу сторону стали поворачиваться головы. – Мерзость в глазах Господа!
Потом Пенда наклонился в попытке сорвать с меня молот. Я ухватил его за черную рясу и притянул к себе. Усилие отозвалось в левом боку вспышкой боли. Ряса, прижатая к моему лицу, была влажной и воняла навозом, зато скрыла мое лицо, исказившееся от боли, пронзившей рану. Я судорожно вздохнул, затем Финану удалось оторвать попа от меня.
– Мерзость! – заорал Пенда, которого тащили прочь.
Осферт приподнялся в намерении помочь ирландцу, но я ухватил его за рукав и остановил. Пенда снова бросился на меня, но двое из приятелей-попов вцепились ему в плечи и увлекли прочь.
– Глупец прав, – сурово заметил Осферт. – Тебе не следовало надевать молот, идя в церковь, господин.
Я вжался спиной в стену, стараясь дышать ровнее. Боль накатывала волнами, то острая, то тупая. Кончится это когда-нибудь? Мне так надоело терпеть, и, возможно, боль притупила мой разум.
Я думал, что Этельред, повелитель Мерсии, умирает. Это было очевидно. Удивительно, что он протянул так долго, но витан определенно собрался с целью обсудить последствия его смерти. И я только что узнал о приезде в Глевекестр олдермена Этельхельма, тестя короля Эдуарда. В церкви его не было, по крайней мере, я не видел, а не заметить его трудно, потому как человек он крупный, общительный и шумный. Я симпатизировал Этельхельму и ни на грош не доверял ему. И он прибыл на витан. Откуда я узнал? От отца Пенды, этого злопыхающего священника, своего лазутчика. Пенда находился у меня на жалованье, и, когда я притянул его к себе, он прошептал: «Этельхельм здесь. Приехал этим утром». Он хотел добавить что-то еще, но тут его утащили.