— Я… Я понимаю, ты права, но с этим так трудно смириться. Мне кажется, что пока Телемах ничего не умеет, его не отберут у меня, как отобрали Одиссея, — царица снова вздохнула. — А это не так. Наверное, ты считаешь меня наивной.
— Мать всегда оберегает сына, — тепло ответила Габриэль. — Я слышала о куда более глупых поступках. Вы знаете историю о том, как ваш муж перехитрил мать Ахиллеса? Она не хотела отпускать сына в Трою.
Царица с любопытством посмотрела на девушку.
— Я… Разумеется, я… — она моргнула и принялась водить пальцами по волосам, словно приглаживая густые локоны. Служанка тотчас подала Пенелопе гребень, но царица только отмахнулась. — Когда он это сделал?
Габриэль прислонилась к стене:
— Слушайте! Это случилось как раз после того, как посланец царя Менелая перехитрил Одиссея и заставил его готовиться к походу на Трою. Я слышала эту историю от Зены, а ей рассказывал сам Одиссей. Мать Ахиллеса, Фетида, обладавшая даром провидения, закаляла своего сына, окуная его в воды Стикса. Когда Одиссей стал собирать войско, пришла пора звать на помощь великих героев. Фетида, предвидевшая скорую смерть Ахилла, переодела сына девушкой и спрятала на своей половине. Одиссей же не сомневался, что Ахиллес где-то в доме, и догадался, что придумала Фетида. Ваш муж переоделся коробейником, спрятал лицо под изношенной шапкой и зашел во двор, выставив лотки с шелками и лентами, а рядом — лоток с отличными клинками. Бедный Ахиллес! Мускулов и отваги у него было хоть отбавляй, а вот соображал он плоховато. Он не обратил внимания на лотки с лентами, как другие женщины, а кинулся к ножам. Так он выдал себя. — Пенелопа обдумывала услышанное. Наконец она в замешательстве покачала головой.
Габриэль завозилась, поудобнее устраиваясь на холодном полу:
— Но ваш сын совсем не такой, как Ахиллес. У него не только горячее сердце, но и светлая голова. Телемах не вынесет, если, вернувшись с войны, его легендарный отец обнаружит, что сын прячется за мать. Царевич чувствует, что его держат на поводке, оберегают и нежат, а ведь как болезненно это воспринимается в его возрасте! Он старается быть хорошим сыном, но уже не может быть послушным мальчиком. Телемах знает, что должен что-то сделать, но он ничего не умеет, он наделает ошибок.
Тишина. Пенелопа глубоко вздохнула:
— И погибнет. Да, я все понимаю. Но мне так трудно… позволить ему рисковать.
— Он все равно рискует, Телемах не остановится, он не смирится с войском Драконта, Которое хозяйничает на его острове, — напомнила Габриэль. Она поднялась на ноги. Пенелопа поднялась вместе с ней, отложила гребни и накинула на станов покрывало.
— Я совсем забыла о гостеприимстве! — спохватилась царица и хлопнула в ладоши, подзывая служанку. — Исмина, у нас остались фрукты?
— Да, фрукты и немного хлеба. Но он успел подсохнуть, господа, — обратилась Исмина к Габриэль. Та приветливо покачала головой:
— После морского путешествия черствый хлеб как раз то, что надо.
Выйдя из побоев царицы, Зена оказалась в богато расписанном и ярко освещенном коридоре царского дворца, к нему примыкал узкий, побеленный проход, в котором едва теплились крошечные масляные лампы. Ход для слуг. Воительница остановилась и принюхалась. Она уловила аромат лимона и душистых трав: они были добавлены в масло. Кроме этого, сюда доносился аппетитный запах подваренного мяса и свежего хлеба. Значит, рядом кухни. Воительница неслышно дошла до конца коридора и остановилась. Следующий проход оказался столь же узким. Он шел в прежнем направлении, но спускался на один этаж и исчезал за поворотом. Оттуда слышались голоса: тихо переговаривались мужчины. Зена все еще не могла разобрать ни слова. Придавшись к стене, она осмотрелась. В конце виднелась дверь: наверняка в кладовые. Заперта снаружи. Больше дверей не было. Людей тоже. Зена бросила вокруг себя еще один внимательный взгляд: с того места, где она стояла, открывался неожиданно хороший обзор. К тому же деревянный пол отчаянно заскрипит, стоит только ступить на него. Звук эхом разнесется по коридору, предупредив воительницу заранее. Зена быстро дошла до крутого поворота, чутко прислушалась и шагнула за угол.
Здесь Коридор спускался еще круче, но через пять-шесть шагов вновь становился горизонтальным. В скобах были закреплены факелы, в узкой глубокой нише горела масляная лампа. Дым из кухни завивался в желтоватом неровном свете, поднимался к потолку и исчезал сквозь крошечное отверстие, пробитое высоко в стене. Аромат только что испеченного хлеба заглушал все остальные запахи. «И не припомню, когда я последний раз ела, — мрачно подумала воительница. — Что может быть лучше свежего хлеба после голодовки?» Зена постояла у полуоткрытой двери, прислушиваясь, и осторожно заглянула в комнату.