Я вижу эту ясную осеннюю ночь так же явственно, как сейчас вижу нас, сидящих здесь: мы перемахиваем через деревянный забор, оба в одинаковых комбинезонах и водолазках. Тогда мы еще хотели быть похожими друг на друга. Мы уверяли всех, что нас не различить, и это действительно было так… Интересно, теплится ли еще жизнь в этой связующей ниточке?
Когда Орсон закончил, у меня в глазах стояли слезы. Наш дружный смех тронул меня, и я позволил себе открыто взглянуть брату в лицо, пытаясь понять, что прячется у него за глазами. Однако вид царапин от ногтей у Орсона на щеке оживили в моей памяти жуткие крики той женщины, и я потерял мимолетное чувство уюта и ту легкость, с которой последние полчаса находился в обществе брата. Уловив перемену, Орсон перевел взгляд на черную пустыню вокруг.
Порыв ветра загасил свечи, оставив нас в темноте. К этому моменту на западном горизонте оставалась последняя багровая полоска, но и она погасла в тот самый момент, когда я ее увидел. Небо заполнилось звездами – их было в миллион раз больше, чем в небе загрязненного Восточного побережья. Над озером Норман даже в самые ясные ночи звезды кажутся смазанными, словно скрытыми за прозрачным шифоном. Здесь же они сияли над пустыней подобно крошечным лунам, а многие падали, расчерчивая небо.
– Мне холодно, – сказал я, потирая плечи, покрывшиеся мурашками.
Я почти не мог разглядеть Орсона – за столом виднелся лишь смутный силуэт.
Брат встал.
– Если тебе нужен душ, поторопись. Через пятнадцать минут я запру тебя в твоей комнате.
– Почему?
Орсон ничего не ответил. Собрав тарелки и стаканы, он ушел в дом. После его ухода я еще какое-то время сидел на крыльце, выискивая в небе метеоры. Наконец, протерев глаза, поднялся на ноги. Я испытаю облегчение у себя в комнате, один, не имея никаких других дел, кроме как читать и спать. Звон посуды в мойке заставил меня вздрогнуть. Я побежал босиком по теплой земле в душ.
Глава 7
Дни в пустыне потекли лениво. Солнце не теряло времени, разжигая на земле пожар, поэтому после десяти часов утра выходить на улицу становилось опасно. Жара была сухая и удушливая, и я оставался в прохладной тени своей комнаты или, если не был заперт, находил себе место где-нибудь еще в доме.
Недостатка еды не было. На самом деле я никогда в жизни не питался так хорошо. Морозилка была набита отборными кусками мяса, и каждый день Орсон готовил три роскошные трапезы. Мы угощались говядиной, лососем, телятиной, один раз даже омарами, а за ужином выпивали по несколько бутылок вина. Однажды я спросил брата, почему он ужинает по-царски, и он ответил: «Потому что я имею на это право, Энди. Мы оба имеем на это право».
Когда я заканчивал читать одну книгу, у Орсона уже была готова для меня следующая. После Макиавелли был Сенека, затем – Демокрит о борьбе с меланхолией. Хотя я каждый день прочитывал по целой книге, Орсон постоянно давил на меня, требуя, чтобы я читал еще быстрее. Я не мог понять, что, на его взгляд, я должен почерпнуть из этих классических сочинений, а он сам не спешил это прояснить.
Я не переставал ломать голову, перебирая все мыслимые способы бегства. Хотя я имел возможность просто уйти отсюда, об этом даже не было речи. У меня не было ни сил, ни снаряжения, чтобы пересечь пустыню пешком, к тому же даже не зная, в какую сторону идти. Я предполагал, что Орсон держит свое средство передвижения запертым в сарае. Поэтому я выжидал, строил план, собирался с духом, чтобы расправиться с братом. Я не стану действовать необдуманно, поддавшись порыву. Жизнь мою спасут только четкий, продуманный план и безукоризненное его исполнение.
Меня успокаивало ведение дневника. Через несколько часов после захода солнца, когда я заканчивал читать и Орсон запирал меня на ночь в комнате, я садился на кровать и кратко записывал события прошедшего дня. Я писал где-то с час, нередко дольше, иногда отвлекаясь на мысли об озере и доме. Я составлял пространное описание своего имения, воскрешая в безжизненной пустыне запахи и звуки озера Норман летом. Вне всякого сомнения, этот промежуток времени стал для меня самым любимым, и я считал его своим оазисом. Весь день я только о нем и думал – я жил ради этого. И к тому времени, когда я убирал ручку и бумагу в ящик стола и гасил свет, я нередко слышал плеск волн в озере, шелест деревьев на ветру…