Мика что- то еще возмущенно бубнил, но Турану было не до него. Прикрыв заднюю дверь, он потащил брата по темным коридорам. Оба они не любили ходить в дальнее крыло дома, в комнату, устланную толстыми коврами, приглушавшими звуки шагов. На полу здесь стояла большая старинная ваза, треснувшая, с облетевшей позолотой, над кроватью висели древние картины в резных рамах. А на самой кровати, под лоскутным одеялом, лежала мать. В комнате всегда было закрыто окно, и всегда горела свеча в блюдце на табурете.
Мама казалась старухой, хотя была на много лет младше отца. Она почти выжила из ума, лихорадка изуродовала ее лицо и иссушила мозг.
Верткий Мика, который обычно и минуты не мог усидеть на месте, молча жался к Турану. Братья стали у изножья кровати, непроизвольно стараясь держаться подальше от матери. Темные волосы разметались по подушке, она громко сопела, неподвижно глядя перед собой. Лицо покрывали глубокие морщины — будто трещины в земле. Лихорадка так и называлась — земляной. Болезнь лишала кожу каких-то важных компонентов, та пересыхала и трескалась. Больной постоянно не хватало влаги, она много пила, но нарушенный обмен веществ неотвратимо сводил ее в могилу.
Глядя на сыновей лихорадочно блестящими глазами, мать приподнялась на локте и выпростала из-под одеяла тощую руку.
— Дети мои! — произнесла она с надрывом, и Мика вздрогнул.
В последнее время в голосе матери появилось что-то пугающее, незнакомое, будто вместо нее говорил чужой человек.
— Уезжайте! — сказала эта незнакомая старая женщина. — Уезжайте быстрее. Ну же, ну!
Она вдруг заплакала, зашмыгала острым длинным носом — а ведь раньше он не казался Турану таким уж длинным — и замахала на сыновей руками, будто на цыплят, которых хотела отогнать под навес, потому что в небе показался ястреб.
Это было совсем уж неприятно. Мика вцепился Турану в локоть, тот ухватил брата за плечо и, пятясь, потащил из комнаты. Вслед им неслись всхлипывания и неразборчивые причитания.
Выбравшись из дома, они перевели дух. Стало светлее, солнце поднялось над затянутым дымкой горизонтом. Вскоре начнется такая жара, что почти вся живность, обитающая на просторах Пустоши, попрячется по норам и старым подвалам.
От ворот доносился голос отца — Борис распределял между батраками работу на день, хотя те обычно и сами знали, что делать. На ферме явно что-то происходило, но Туран никак не мог понять, что именно.
Братья вошли в гараж и молча полезли в кабину «Панча» — после встречи с матерью говорить не хотелось. Туран завел мотор, тот запыхтел, зарокотал и выплюнул через трубу облако копоти. Мика потянулся к свисающему с потолка тонкому тросу с деревянной «грушей» на конце, собираясь огласить ферму ревом гудка, но Туран перехватил его руку.
— Не надо, — сказал он. — Мать напугаешь.
Не зря Назар брал хозяйского сына в поездки на соседние фермы, к дамбе и Железной горе — Туран уверенно вывел грузовик из гаража и повернул, огибая один из больших ветряков, снабжающих ферму электричеством.
Поместье окружал частокол с натянутой поверху колючей проволокой. За высокими воротами шла дорога, если свернуть по ней влево, то к полудню попадешь к разрушенному мосту, за которым стоит Дворец. А если от развилки взять вправо и хорошенько вдавить педаль газа, то есть шанс до обеда увидеть дамбу — огромное бетонное сооружение, одиноко торчащее посреди степи. Но если спешишь к Железной горе, к дамбе ехать незачем, надо повернуть и пересечь речку Сухую. Вообще-то Сухая и не река вовсе, просто в Мокрый Сезон, когда подолгу льют дожди, там собирается вода, превращая русло в бурный ручей.
Столпившиеся у ворот батраки оглянулись. Мика заерзал на сидении и пробормотал:
— Ого, сколько их…
Борис что-то втолковывал Назару, а тот поглаживал приклад тяжелого четырехствольного ружья, которое обычно висело в мастерской на стене. Когда «Панч», извергая клубы дыма, подъехал ближе, отец шагнул к грузовику. Туран приоткрыл дверцу, чтоб лучше слышать.
— Заходили к матери? — спросил Борис.
Туран рассеянно кивнул, думая о предстоящей поездке — он впервые в одиночку отлучался из дома так далеко, да еще и на «Панче». Борис помедлил, будто собираясь с мыслями, и сказал:
— Не гони, езжай осторожно. Слышишь?
— Слышу, — ответил Туран. — Не буду гнать.
— Не суетись, если наткнетесь на матку ползуна. Ползуны шума двигателя боятся. Задержишься — переночуете у Знахарки, я разрешаю. На Платформы не засматривайся, если появятся, а то въедешь во что-нибудь. Все, тусклого вам солнца!
— Тусклого солнца, — откликнулся Туран, а Мика нетерпеливо махнул отцу рукой.
Борис отвернулся, пошел вдоль ограды. Батраки открыли ворота, Туран вдавил педаль, и машина поехала. На этот раз старший брат не успел помешать младшему — тот схватился за «грушу» на конце тросика и дернул что было сил. Протяжно взвыла сирена, в конюшне заржали лошади, утробно хрюкнула свинья в сарае. Если кто еще спал на ферме, то теперь уж точно проснулся.
Частокол остался позади. В зеркале Туран увидел, как затворились ворота. И тут же притихший было Мика, распахнув дверцу, полез из кабины.
— Не поеду я с тобой! — крикнул он, встав на подножку. — Хоть и на «Панче» — не могу! У меня важное дело!
Глава 2
— Стой! — не отпуская руля, Туран схватил брата за плечо. — Куда лезешь на ходу?! Под колеса захотел?
Он втянул Мику обратно, захлопнув дверцу, отвесил ему подзатыльник.
— Ну так останови, чтоб не на ходу! — заныл Мика, потирая ушибленное место.
Грузовик ехал по дороге из укатанного щебня, справа тянулась ограда фермы, слева — каменистая равнина, окутанная дымкой. Между камней торчали обломки бетонных плит и кирпичной кладки, заросшие колючим кустарником. Возле толстой ржавой трубы, врытой в склон холма, виднелась разноцветная куча гнилья — туда вывозили мусор с фермы.
Мика все не успокаивался.
— Останови! Ну не могу я сейчас уехать!
— Да почему не можешь?
В Туране боролись противоречивые чувства: с одной стороны, надо показать брата Знахарке, раз отец велел, с другой — сыпь-то и вправду ерундовая. Мику всякий раз такая накрывает, если он на солнцепеке долго побудет. Туран предпочел бы сам прокатиться по Пустоши, слишком уж брат беспокойный, вечно крутится, болтает без умолку… Как с ним целый день в кабине просидеть? — это ж немыслимое дело!
— Я силки на ползунов поставил! — объявил брат, шмыгая носом.
— Врешь! — удивился Туран. — Когда успел?
— Ничего не вру! Вчера успел. Вечером батя с Назаром в гараже копались, а я с ужина пораньше убег. Ты что, забыл?
— Забыл, — признался Туран. — Теперь вспомнил. Точно, тебя не было, когда компот давали. Брута еще ворчала. Так ты говоришь…
— Говорю — силки!
Видно было, как Мике хочется без всяких объяснений выскочить из кабины, но он не решался, опасаясь еще одного подзатыльника. Да и на ходу прыгать из здоровенного «Панча» вправду опасно.
— Я девять силков поставил. За мельницей, у старой скважины на краю поля, в кустах, где скелет хамелеона лежит, ну и еще… Отпусти, как мне ехать?
— М-да… — растерянно протянул Туран. — Выходит, что никак.
Мика ловко обращался с силками. То ли места правильные выбирал, то ли еще что, но без добычи он никогда не оставался. И попадались ему в основном ползуны-солдаты, молодые и жирные. Большую часть своей короткой жизни они прятались в жилищах, сделанных из глины, смоченной клейкой слюной бесполых ползунов-строителей, из арматуры, кусков асфальта и шифера — в дело шло все, что можно собрать в развалинах. Ночью солдаты далеко отползали от холмовейников в поисках пищи, а днем прятались, так как на солнце, особенно в Сухой Сезон, быстро гибли. Потому и нельзя оставлять ползуна в силке на целый день — тварь издохнет и протухнет. Тут Мика прав. Но с другой стороны…
— Да о чем я думаю? — Туран тряхнул головой. — Как я тебя отпущу? Ну, соберешь ты ползунов, а дальше что? Большое солнце начнется, куда денешься? Придешь на ферму, скажешь бате: меня Туран из машины вытолкал. Ну уж нет!