Сама я в это время думала, что же мне теперь делать. Расследование, порученное мне Ольховским, теперь, по причине смерти клиента, стало быть, отменялось. Убийство, судя по почерку, заказное, и действовали профессиональные киллеры. Значит, Киря, как ни будет стараться, ничего не найдет, как и любой другой на его месте. Так что мне лучше не соваться в эту историю. Да и зачем? Изображать спасителя рода человеческого? Это не в моих правилах, да и лишний конфликт с криминальными структурами иметь не хотелось. Тогда чего ради я стою и выслушиваю, как Кирьянов в очередной раз задает жене Ольховского свои обычные ментовские вопросы: не было ли у потерпевшего врагов, не получал ли он каких-либо угроз, какие взаимоотношения у него были с сослуживцами… Ответы Кирьянов получал ровным счетом ничего не говорящие, не дающие какой-нибудь мало-мальски важной зацепки в этом деле.
— Ну, ясно, — со вздохом сказал Кирьянов, опечаленный итогом разговора. — Тем не менее имеет смысл поговорить с соседями и сослуживцами… Возможно, они знают что-нибудь путное.
Я кивнула: конечно, эта работа в самый раз для нашего Кири — расспрашивать у соседей, кто что видел или слышал. Мне от одной мысли о такой работе становилось тоскливо на душе.
— А Анатолий Дмитриевич никогда не жаловался вам, что на работе у него проблемы? — неожиданно для самой себя спросила я.
— Нет вроде бы…
— И отношения с его шефом, главврачом клиники «Тан-мед», до сих пор никак не осложнялись?
— С Николаем Пантелеймоновичем? Нет, что вы! — Тут жена Ольховского улыбнулась. — Они всегда были в наилучших отношениях.
— Дружили?
— В принципе да. Вот сегодня… — Жена Ольховского вдруг умолкла, странно потупилась, вздохнула, и я заметила, что у нее из глаз вдруг закапали слезы.
— Ну что вы, успокойтесь… — Как всегда, Киря заметно терялся перед выражением человеческого горя. А ведь в его работе горе проще игнорировать, чем сочувствовать ему.
— Сегодня, — продолжала жена Ольховского сквозь слезы, — Толя должен был ехать на вокзал встречать его. Николай Пантелеймонович еще и не знает ничего…
— А куда ездил шеф клиники? — спросила я.
— В Берлин, — всхлипывая, проговорила жена Ольховского, — на международный конгресс стоматологов, Николай Пантелеймонович делал там доклад. Он звонил нам вчера днем, сказал, что все прошло успешно, что участники конгресса ему очень долго аплодировали…
— По телефону с ним разговаривал Анатолий Дмитриевич?
— Разумеется! — От удивления жена Ольховского даже перестала всхлипывать и уставилась на меня во все глаза. — А кто же еще?
— Ваш муж не завидовал Николаю Пантелеймоновичу, что тот едет в Берлин, а он остается дома?
— Нет, что вы! — Взгляд жены Ольховского стал еще более удивленным. — Чему тут завидовать? И потом, в Германию мы с Толей регулярно ездим… То есть ездили, — поправилась она испуганно, и из глаз ее снова полились слезы.
— Скажите, — заговорила я, подождав, пока женщина возьмет себя в руки, — а вы уверены, что с вашим мужем не происходило ничего необычного в последние дни? Может быть, он выглядел особенно озабоченным или утомленным, жаловался на какие-нибудь неожиданные проблемы? Или говорил вам что-то такое, чего раньше не было…
Жена Ольховского задумалась.
— Говорил! — с готовностью подтвердила она. — Толя говорил мне, что скоро случится в его жизни нечто… И мы или сильно разбогатеем, или… я не знаю что…
— Что? — не выдержал Кирьянов.
— Он так и не сказал мне ничего более. Он не был скрытным со мной, скорее наоборот, но в этот раз, как я ни старалась, ничего определенного не смогла от него добиться. Толя либо отмалчивался, либо отшучивался.
Кирьянов кивнул. Вид у него был разочарованный.
— Он никогда не упоминал при вас о чемоданчике? — спросила я. — Таком небольшом, типа «дипломат», обитом темно-коричневой кожей, довольно потертом на вид…
— Чемоданчик? — Жена Ольховского смотрела на меня изумленно. — Нет, про чемоданчик Толя ничего не говорил… С какой стати? И почему вы спрашиваете?
— Да так, — отвечала я неопределенно. — Может быть…
— Толя не упоминал про этот чемоданчик, — подчеркнула жена Ольховского. А затем вдруг добавила: — Но он приносил его домой. Как раз такой, какой вы описываете: коричневый, небольшой, типа «дипломат»…
— Приносил? — переспросила, ошалев от неожиданности, я. — Вы в этом уверены?
— Разумеется! Я сама его видела.
— И что было в этом чемоданчике? — недоумевая по поводу моего поведения, спросил Кирьянов.
— Не могу сказать, — отвечала жена Ольховского. — Он был какой-то невероятно тяжелый, я чуть не надорвалась, когда попыталась его поднять. Ногу я об него ушибла, зацепившись в темноте…
— В темноте? — перебила, еще больше удивившись, я.
— Ну да, Толя в прихожей его оставил…
— Однако что же на самом деле было там? — нетерпеливо спросил заинтересовавшийся Кирьянов.
— Не знаю… — Ольховская неопределенно пожала плечами.
— Но вы же ведь заглянули внутрь… — Киря не то задал вопрос, не то констатировал факт.
— В том-то и дело, что нет! — воскликнула хозяйка дома. — Там оказались замки с секретом, цифровой код нужно знать, чтобы их открыть.
— А вы бы спросили у мужа номер кода, — предположила я, — да сами бы и открыли…
— Толя не разрешил мне этого делать! — проговорила Ольховская, отрицательно качая головой. — Я спросила было у него, что там такое в чемоданчике, но он так рассердился, что я вообще чемоданчик в руки взяла. Принялся ругаться, понес чемоданчик прочь из прихожей…
— Это было странно? — с чуть заметной иронией в голосе спросил Кирьянов.
— Разумеется! Толя — человек вежливый, мягкий, воспитанный. Он никогда и голоса-то не повышал…
— Кроме как из-за того чемоданчика, — закончила я. — И он вам не объяснил, что в нем и зачем он такую тяжесть домой притащил…
— Нет, конечно.
Я немного помолчала, соображая. Володя Кирьянов смотрел на меня озадаченно и настороженно.
— А что дальше сталось с этим чемоданчиком? — спросила я.
— Толя унес его, — последовал быстрый ответ. — Буквально на следующий день и унес…
— Вы это так хорошо запомнили? — вклинился с вопросом Кирьянов.
— Конечно! Он же оставил чемоданчик в прихожей, а я на него наткнулась ночью случайно… Было так больно…
— Когда все это произошло? — спросила я. — Когда ваш муж принес домой этот чемоданчик?
— Дня четыре назад, — отвечала жена Ольховского. — Вечером он принес его откуда-то, а на другой день утром унес. А что? Думаете, все произошло из-за этого странного «дипломата»?
Я неопределенно пожала плечами, мол, откуда мне знать? Повернулась к Кирьянову, как бы передавая ему эстафету разговора. Но Киря смотрел на меня внимательно и подозрительно. О, я хорошо знала этот Кирин взгляд!
Допрос жены Ольховского дальше не продолжился. Какой-то молодой и совершенно незнакомый мне оперативник сел составлять протокол и записывать показания Ольховской. Мы же с Кирьяновым молча вышли из квартиры, пересекли лестничную площадку, где все еще лежало тело убитого стоматолога, теперь накрытое черным полиэтиленом, и спустились вниз, на улицу. Остановились, выйдя из подъезда, возле моей бежевой «девятки», оглядываясь по сторонам и с наслаждением вдыхая утренний морозный воздух.
— Ну, Танечка? — начал мой ментовский друг. — Давай не молчи. Колись…
— Ты о чем, Киря, родной?
— Как о чем? — Киря стал заметно заводиться. — Ты что, держишь меня за идиота? Сейчас будешь утверждать, что ты из чистого любопытства задавала жене убитого все эти вопросы?
— Буду, дорогой, — невозмутимо отвечала я.
Кирьянов нервно выдохнул воздух, попытался заглянуть мне в глаза.
— Танечка, милая, скажи, на тебя уголовное дело когда-нибудь заводили?
— Нет, Киря, хороший мой, мне чаще обещали по морде дать. А ты почему спрашиваешь?