Тут из машины вырвались двойняшки и окружили меня. В сентябре им исполнилось по пять.
– Неужели все из-за того, что однажды я покормил их?
– Одной кормежки достаточно, – заверил Уильям с мрачным видом, но я готов был спорить, что за зелеными линзами его вайфареров уже запрыгали чертики. – Я тоже совершил эту ошибку.
Бросив лопату, я подхватил Вайолет на руки. Под курточкой на ней была розовая пижамная кофта с изображением не то зайца, не то дикого кролика. Наверное, все же кролика – его уши были коротковаты.
– Просто мы любопытные. – Девочка смахнула светлые пряди со лба – сначала со своего, потом с моего. – Как мускусные утята.
– А мускусные утята любопытные?
– Ужасно любопытные! Они также ужасно умные.
– Крайне, чрезвычайно, в высшей степени, – подсказал Утвиллер.
Вайолет дернула меня за бороду.
– И ужасно, крайне, чрезвычайно любят нырять. Дядя Дэн, у нас с тобой одинаковый цвет волосиков.
Темноволосый Уильям опустил подбородок и пристально посмотрел на меня поверх очков:
– Дядя Дэн, что это у тебя? Ты строил замки из снега?
Я вымученно улыбнулся, забирая лопату у Вилли-младшего.
Мы поднялись по ступеням.
– Чем обязан визиту?
– Вообще-то я собирался сплавить двойняшек бабушке и дедушке, но они устроили бунт и наотрез отказались сотрудничать, пока не увидят дядю Дэна.
– Как София?
– Вся в работе.
– Вам следует взять отпуск и умотать куда-то вдвоем. – Я проводил взглядом погнавшуюся за братом Вайолет и сунул лопату под банкетку; я знал, что Уильям заметил и сумку, и лопату.
– Разве что нас похитит какой-нибудь психопат, сунет в багажник и провезет через всю страну в уединенное бунгало в безлюдном живописном месте. Период перед Рождеством всегда самый трудный.
– Утвиллер, ты сам – классический психопат, которого нелишне сдать в лечебницу и накачать антипсихотиком. Твое счастье, что ты неплохо маскируешься.
Уильям никогда не занимался низкоквалифицированным трудом, не работал билетером в кинотеатре, уборщиком в больнице, официантом. Он окончил престижный колледж на Восточном побережье, где достиг определенных успехов в академической гребле. У него ирландские и немецкие корни, его предки владели огромными территориями в каком-то там графстве в Ирландии, а его прадед был частным коллекционером, в чьей коллекции, которая недавно перешла к отцу Уильяма, Коннору Утвиллеру-младшему, осели работы Пикассо, Эдуарда Мане, ван Гога. Когда я узнал об этом, то чуть не упал. Мы любили шутить, что я – просто еще одна сучка в его коллекции.
Дети унеслись в гостиную. Вилли снял очки.
– Что ты делал в лесу с лопатой? И зачем тебе сумка?
– Мне необходимо взять паузу. Возможно, я ненадолго уеду.
– А Гилберт?
– Я отвез его к матери. – Вздохнув, я поскреб щеку. – До последнего не был уверен, что решусь на эту авантюру.
Друг открыл рот что-то сказать, когда из гостиной выскочил Вилли-младший, размахивая открыткой. Я похолодел до самых ботинок. Хоть ружье додумался спрятать.
– Вайолет, смотри, что у меня есть! Открытка с Гилли!
Мы с Утвиллером переглянулись – и я погнался за его сыном.
– Дай сюда долбаную открытку, – прошипел я, – пока я не перегнул тебя через колено и не отшлепал на глазах у твоего папаши.
– Дядя Дэн сказал плохое слово! Дядя Дэн назвал открытку долбаной!
– Митчелл, мать твою так-растак! Не выражайся при детях!
Вайолет закрыла рот руками и захихикала. Я схватил конверт и сунул его в сумку.
– Это не отменяет моего первого вопроса: что ты делал в лесу с лопатой? Закапывал сундук мертвеца?
– Я хочу кушать!
Уильям уставился сначала на дочь, потом на меня – с безысходностью во взгляде, известной всем молодым отцам. Ему было тридцать два, выходит, он узнал, что станет отцом двойни, в двадцать шесть. Меня, двадцатишестилетнего, такая новость подкосила бы. Вот и Уильяма она подкосила.
– В холодильнике есть пеперони. – Я похлопал Вилли по плечу. И, опережая его возражения, добавил: – Запретив своим отпрыскам съесть пиццу, ты не вернешь себе свои причиндалы. Они в сейфе, а ключ от сейфа у Софии, помнишь?
Моя забота была вознаграждена ледяной улыбкой.
В раковине лежал нож для рыбы – особой формы, с рукоятью, защищавшей руку от скольжения. На столешнице – галлон сока уже комнатной температуры. Завязав волосы в хвост, я закрыл навесные шкафы, задвинул ящики и, спрятав нож, вымыл руки с мылом.