Когда мой первый наставник принял меня в ученики, я сказал, что хочу стать шаманом. Не думаю, что навлек на себя болезнь, когда высказал эту просьбу – шаманом, кстати, я себя больше не называю, так как этот термин пронизан специфическим содержанием, – скорее, начал осознавать трудности и испытания, которые в тот момент уже дали о себе знать, и попросил о помощи.
Депрессия словно лишает жизнь цвета, но Тенпенни добавляет нюанс к этой метафоре, различая черную депрессию и серую. «Моя – серая, – говорит он. – Ничто не вызывает интереса, ничего не хочется делать». Можно сказать, что депрессия связана с принудительным бездействием и неподвижностью, и эту инерцию очень сложно преодолеть.
Тенпенни может получать удовольствие от какой-либо деятельности, если он вовлечен в нее, «но желания и стремления исчезли. У меня нет желаний, они все умерли». Даже получая удовольствие от каких-либо занятий, в депрессии он обнаруживает, что мотивация стала для него большой проблемой, и чем сложнее задача, тем сильнее препятствия. Даже подняться с постели бывает непросто.
Это наводит на мысль о другом термине, которым Сара В. описала переживание депрессии – о древнем слове acedia. Это «духовный застой, пустота, скука, «полуденный демон», что «не совсем совпадает с клиническим» пониманием депрессии. «Это можно назвать периодом застоя или темной ночью души».
С другой стороны, викканский автор Иво Домингес-младший противопоставляет серую гамму депрессии ярким краскам магических занятий. Домингес сравнивает депрессию с пограничными состояниями, на которых сосредоточены практики вуду и работа с предками, но также описывает ее как проклятие. «Ваши собственные силы самовыражения, обращенные против вас, приводят к наихудшим последствиям», то есть происходит нечто вроде духовного взлома. Между депрессией и пограничными состояниями есть сходство, объяснил Домингес, – или, «по крайней мере, они перекликаются друг с другом. В них обоих есть духовный компонент: в какой-то степени внутреннее уныние выходит наружу». Аналогичным образом, Уайт говорит, что в контексте китайской медицины депрессию можно рассматривать как «неспособность к воплощению».
«Я воспринимаю депрессию одновременно как болезнь, союзника и как последствие шока», – говорит Фоксвуд. Болезнь – это само состояние депрессии вместе с ее многочисленными симптомами. По его словам, она может стать союзником, «если мы научимся плыть по ее волнам, замечая приливы и отливы, погружаться в глубину, не теряя себя, плавать в этих водах, не сбиваясь с пути; [когда мы] обретаем ясность, мы становимся оракулом для глубинных миров, для подземного царства, для исцеления». Депрессия также является последствием шока, особенно для тех, кто чувствителен к тонким сущностям и энергиям, потому что «боги и люди были ужасно изранены и травмированы», и некоторые люди «не могут игнорировать этого, если хоть немного вовлечены в языческие практики и традиции. Предки все еще взывают об искуплении».
Еще один способ понимания депрессии мне предложила исследовательница скандинавской культуры Кари Тауринг из Миннесоты: депрессия возникает потому, что части человеческой души отсоединяются друг от друга. В норвежском языке hug – это понятие, которое Тауринг уподобляет соединению «сердца, ума и духа», а huglaus означает депрессию. «Это ум, сердце и дух, ослабленные, не согласованные друг с другом, – вот что создает депрессию», – говорит она. Как будто депрессия существует в пространстве между частями души, возможно, потому что там не должно быть пустого места. Чаще всего она возникает во времена физической, внешней тьмы, но также и в периоды «омраченных мыслей». Три составляющие hug «не могут найти друг друга», что приводит к «отсутствию искры вдохновения» или неспособности ее воспламенить. Более того, «по чужой инициативе разжечь ее не удастся».