– Мне всегда казалось…
Я не могу сдержать слез.
– Что ты молишь о помощи.
В итоге у меня не осталось выбора – мне пришлось загнать в безвыходное положение друга, который молил о помощи.
– Хватит, – шепчет Дайя, глядя в пол. – Плевать.
Произнеся эти слова, он шатаясь идет к Коконе.
– К о к о н е, – говорит он, глядя на нее сверху вниз; она дышит часто и прерывисто.
Дайя притрагивается к одной из серег в правом ухе – к самой первой, которую он вставил.
И вырывает ее.
Кровь начинает капать с уха, но он словно не ощущает боли. С ласковым выражением лица он берет Коконе за руку.
– Коконе, – повторяет он. – Я* люблю тебя.
Его лицо сейчас похоже на то, какое я видел только на экране.
Когда опустился занавес
◊◊◊ Кадзуки Хосино – 24 сентября, четверг, 12.25 ◊◊◊
Проходит еще один день, в течение которого я ни с кем в школе не разговаривал.
Сейчас большая перемена. Я потягиваюсь и гляжу в окно. Погода отличная, в класс заглядывает мягкое солнышко, а вот на завтра обещают дождь и ветер.
Внезапно правую кисть пронизывает боль. Рана уже затянулась, но время от времени дает о себе знать.
На кисти остается глубокий, прямой шрам.
Всякий раз, когда я гляжу на него, я думаю:
…Я сделал то, что никогда не исчезнет.
Оглядываю полупустой класс и вздыхаю.
Коконе по-прежнему в больнице. Ее жизни ничего не угрожает, но рану, которую я ей нанес, никак нельзя назвать поверхностной. На животе останется шрам, добавившись к многочисленным отметинам на спине.
Моги-сан тоже еще в больнице. Внешне она не изменилась, но ее отношение ко мне стало более отстраненным.
Юри-сан часто прогуливает школу, видимо, не переварив еще в полной мере события «Кинотеатра». Вот и сегодня ее нет. Когда мы с ней беседуем, она пытается казаться веселой, но мне до боли очевидно, что это лишь маска.
Ироха-сан меня избегает. Юри-сан сказала, чтобы я об этом не беспокоился и что все устаканится, но, думаю, это ложь в утешение.
Харуаки с того дня вообще ни разу со мной не заговорил.
Я выхожу из класса.
Мне вдруг совершено расхотелось оставаться на вторую половину занятий. Если и дальше буду сидеть в этом полупустом классе, только головную боль себе заполучу.
Идя к шкафчикам для обуви, краем уха слышу в разговоре двух проходящих мимо девчонок выражение «люди-собаки».
«Люди-собаки».
В итоге никакого серьезного влияния ни на что они не оказали. Когда все жертвы пришли в себя, загадка потеряла интерес, и СМИ скоро перестали о ней говорить. Ток-шоу, которые постоянно грызли эту тему, тоже переключились на новый скандал: какие-то там внебрачные похождения с участием звезды из популярной группы и ее продюсера.
С учетом масштаба происшествия вряд ли про «людей-собак» забудут совсем скоро, но о них перестают говорить; это уже не тема дня.
Судя по тому, что сейчас происходит, вряд ли люди как-то серьезно задумались над своими нравственными ценностями. В Интернете это дело тоже мало обсуждают. Сейчас обитателей сети больше волнует история какого-то автора аниме, который оскорбил фаната. Информация об этом разлетелась мгновенно; сразу столько дерьма оказалось на вентиляторе. Кого-то там даже арестовали за угрозу убийства. Не могу отрицать: меня малость раздражает, что то, чего пытался достичь Дайя, оказалось на одном уровне с такой тривиальщиной.
Ну, впрочем, не думаю, что усилия Дайи были совсем уж тщетными. Уверен, некоторые из людей задумались над проблемами, которые он вынес на первый план. Но чтобы сохранить интерес масс, конечно, ему надо было бы продолжать. Все темы имеют срок давности, если можно так выразиться.
Я открываю свой шкафчик и переобуваюсь в кожаные туфли. Никто меня не ругает за то, что я ухожу из школы раньше времени.
Мой взгляд падает на учеников, играющих в бейсбол и баскетбол на школьной спортплощадке.
В школе тоже почти ничего не изменилось, хоть здесь и было столько [рабов]. Они все забыли о «шкатулке», хотя некоторые, возможно, испытали какое-то серьезное последействие. Но этого недостаточно, чтобы по-настоящему повлиять на школьные будни.
– …
Почему, интересно?
Мне немного неуютно. Да, я остановил Дайю; да, я все время к этому стремился; и все равно мне чуток грустно, что совсем ничего не поменялось.
В смысле, если подумать о том, что вышло, – чего вообще любой из нас способен добиться?
Если Дайя, готовый принести в жертву самого себя, так и не смог ничего изменить, сколько смысла в существовании нас всех? Почему повседневная жизнь школы идет своим чередом, несмотря на то, что одна школьница серьезно ранена, другой ученик покинул школу, а третья исчезла без следа?
…Нет, такая мысль слишком дайяцентрическая.
На самом деле именно поэтому я верю в целительную силу повседневной жизни; именно поэтому я верю, что могу спасти Марию, сделав ее частью саморегулирующихся будней.
Сейчас я так сентиментален потому, что Дайя – хотя он, возможно, уже с этим не согласится – мой друг. Я чувствую, что его усилия заслуживают того, чтобы хоть чуть-чуть окупиться.
– Дайя…
Дайя опять исчез.
После того, что было, я видел его лишь раз. Он перестал красить волосы и убрал серьги; он пришел в школу с заявлением об уходе. Я собрал всю смелость, какую только нашел в себе, и попытался заговорить с ним, но он лишь слабо улыбнулся и больше не обращал на меня внимания.
Понятия не имею, что Дайя собирается делать сейчас.
Покинув школу, я сажусь на поезд и еду до знакомой многоквартирной пятиэтажки. В этом лифте я никогда не нажимал других кнопок, кроме «1F» и «4F»; это не изменится и дальше. Как всегда, я нажимаю «4F» и направляюсь к комнате 403.
Достаю дубликат ключа, который мне дала Мария, и отпираю дверь.
Передо мной пустая комната без мебели.
Никого.
Я быстро снимаю туфли и, как обычно, располагаюсь в пустой квартире как дома. Только здесь теперь нет ни следа Марии.
Нигде.
Я могу вытерпеть отсутствие мебели; в конце концов, здесь всегда было мало вещей.
Невыносимо, что в воздухе не пахнет мятой.
Аромата, который ассоциируется у меня с Марией, больше нет, и я понимаю: Мария сюда не вернется.
– Мария…
Она исчезла.
В тот день, едва закончив обрабатывать рану Коконе, она как испарилась. Я не спускал с нее глаз, но она, должно быть, специально выжидала момента и нашла наконец возможность ускользнуть. Я сразу же обыскал все вокруг, но найти ее не сумел.
Она все еще числится в школе, но вряд ли собирается в нее ходить – особенно с учетом того, что она съехала с квартиры.
Скорее всего, она вообще не хочет меня больше видеть.
Разумеется, я все равно ее верну. У меня обязательно получится.
– …АаахАаааа!
Мне трудно дышать; как будто кислород из легких отсасывают. Грудь болезненно пульсирует, потому что я хочу увидеть Марию, я так сильно хочу увидеть Марию. На глазах выступают слезы. Я даже не могу понять, мне печально, или горько, или это какое-то другое чувство; мне просто так больно, что я не могу сдержать слез.
А потом я думаю:
– Я т е б е н е п о з в о л ю!
Я не позволю ей сбежать.
Я найду ее, что бы для этого ни потребовалось. Ч т о б ы. Н и. П о т р е б о в а л о с ь. Е с л и м н е п р и д е т с я у б и т ь н а э т о й п л а н е т е в с е х л ю д е й д о е д и н о г о, я г о т о в у с т р о и т ь г е н о ц и д – т о л ь к о з н а к п о д а й т е.