Она медленно прошлась по комнате, задержавшись у туалетного столика и еще раз взглянув на себя в зеркало, потом решительно взяла в руки записную книжку и набрала номер знакомого коллекционера.
– Я хотела бы выкупить свою картину. Странно звучит, но так сложились обстоятельства. Или могу предложить взамен другую, – потребовала она.
– Алика, ты же знаешь, я – коллекционер. Для меня не представляет интереса любая твоя картина. Автопортрет стал последним аккордом в моей коллекции лиц, поэтому я купил его, – после минутного молчания обстоятельно объяснил коллекционер.
– Послушайте, а могу я выкупить картину за большие деньги, чем продала? – не сдавалась Алика.
В трубке снова повисло тягостное молчание.
– Тебе действительно так нужна эта картина? Ты же можешь нарисовать ее снова? Я не буду против копии, – наконец примирительно сказал он.
– Если бы могла, не позвонила бы, – в голосе Алики прозвучали нотки отчаяния.
– Одни проблемы с вами художниками, – рассердился коллекционер, но немного подумав, решил обратить ситуацию в свою пользу:
– Ну что ж, тогда вспомним наш давнишний разговор. Я поменяю ее на все картины твоего мужа, там прекрасная подборка рассветов.
– Что?! Да как вы смеете! – Алика бросила трубку, не договорив. Она почувствовала себя оскорбленной, словно коллекционер только что совершил святотатство, сплясав на могиле Художника.
Часы шли, она стояла напротив стены с его рассветами, и события минувших дней проступали в ее душе, как след ржавчины на дешевом кольце. Странно, что и смесь кармина с охрой – цвет восходящего солнца на его картинах тоже напоминал ей ржавчину. Они обменялись кольцами, но не золотыми. Им не хотелось быть похожими на другие пары, у которых все предопределено в жизни, поэтому они и выбрали кольца из простого металла с цитрином – камнем, по цвету напоминавшем солнце. Позже она узнала, что цитрин считается не только камнем солнца, но и камнем обмана.
Художник всегда хотел неизмеримо большего, чем было подарено ему судьбой. Сколько раз она спасала его картины от участи быть залитыми черной краской и выброшенными вон! Он упрямо твердил, что полотнам не хватало солнца, и мечтал о горах, где солнце вставало бы прямо с его ладони.
Однажды утром Алика проснулась и обнаружила на подушке записку: «Ушел навстречу солнцу, вернусь на рассвете удачи. Обязательно дождись меня!»
Никто из них не выполнил обещания. Он – не вернулся, она – не дождалась. Лишь в тишине ее сердца по-прежнему раздавались короткие рубленные фразы с другого конца провода: «Лавина… Пропал без вести… Поиски остановлены». Тогда она и узнала о том, что слова страсть и страдание имеют общий корень, нет, не зла, но такова жизнь. За секунды счастья всегда расплачиваешься годами тяжкого ожидания и пустоты. Время сжимается, пока мы счастливы, потому что живем в постоянном ожидании волшебства, живем надеждой, которая заставляет сердце биться все быстрее и быстрее. Время растягивается на века, когда теряем ее и перестаем считать удары своего сердца. Без волшебства время застывает, и мы чувствуем холод, как река подо льдом. Но время не только идет по прямой, оно – трехмерно. Когда происходит несчастье, время превращается в воронку и засасывает в прошлое. Это и есть топь. Или нефтяное озеро Макса. Оказавшись на самом дне воронки, уже никогда не подняться наверх, к свету дня. Наступают пустые времена. Семь прошедших лет лишили ее жизнь всякой надежды не то что на будущее, но и на покой, о котором говорил Вадим.
– Да ты просто бросил меня! – осенило Алику.
Она почти с ненавистью посмотрела на картины рассветов Художника и снова взялась за трубку телефона.
– Я согласна на ваше предложение обмена, – обрадовала она коллекционера на другом конце провода.
****
Воронка времени засасывала Макса все глубже. Сны о нефтяном озере стали повседневным существованием без попытки пережить, превратить замкнутый круг в спираль. И он уже не прорывался сквозь толщу темной воды к свету. Обессилев, он опустился на самое дно нефтяного озера, куда ни один солнечный луч уже не мог проникнуть.
В деревне зарядили дожди. На дороге, расползавшейся раскисшей грязью и глиной, он увидел лошадь. Прядка черных вьющихся волос отца, черная грива лошади. И струйка крови стекала с уголка мохнатых губ лошади в грязь дороги точно так же, как струйка крови с уголка полураскрытых губ отца на асфальт. Мгновенно Макс очутился на дне нефтяного озера.