Нет ничего необратимого на свете, кроме смерти. Вчера Макс убил человека. Мужика из близлежащей деревни. Макс понял это только сейчас, когда местный участковый протянул озябшие руки к камину и спросил, не знает ли он его.
– Нет, – покачал головой Макс.
– Ну ладно, он пил много, подрался, пошел к озеру умыться и утонул, наверное, – сказал участковый, нехотя направляясь к выходу.
Макс бил его ногами в живот, в лицо, до хруста костей. Как будто ломал лед на озере, каждый раз погружаясь все глубже и глубже в кровавую жижу. Это он, этот мужик, убил его отца!
Нет, он не убивал, он всего лишь напился и в пьяном угаре загнал лошадь до смерти. Конь лежал в грязи на дороге. Грива лошади, черная, вьющаяся прядка конских волос напомнила Максу волосы отца, и он обезумел. «Быдло!» – орал Макс на весь лес и бил, бил, бил ногами отвратительное пьяное тело, пока оно окончательно не обмякло. Макс не помнил, как оттащил его к озеру и бросил в ледяную воду. В голове остались только всплески мутной воды нефтяных снов.
– Подождите, – лихорадочно встрепенулся он вслед участковому. – Это я его убил. Он убил моего отца. Отец лежит там, на дороге, его похоронить нужно…
Участковый на минуту застыл в дверях, пытаясь понять хоть что-то из нелепой речи Макса.
– Какой отец? Вы же с матерью всегда вдвоем здесь жили, – пробормотал он и попятился к выходу. – Отдыхать вам нужно. Выглядите, как тень, совсем себя загнали.
Макс долго провожал его взглядом, пока тот не исчез за пеленой утреннего тумана. День выпал из памяти. Но уже к вечеру все поле озарил свет горящих факелов. Деревенские мужики пришли отомстить за соплеменника. Их бессвязные крики во дворе угрожали расправиться с Максом и поджечь дом. Они сразу догадались, кто убийца. Чужой. Тот, с кем они не здоровались на перроне. Они тоже решили, что Макс и Вадим – одно лицо.
Макс заворожено смотрел на всполохи факелов из окна, и ему было все равно: убьют его этой ночью или уже утром, или когда-нибудь потом. Макс смотрел бы на факелы и ждал смерти еще долго, но их крики взрывали тишину, а ему хотелось только одного – забыться сном. Он взял ружье и выстрелил в толпу несколько раз.
Испугавшись, они ушли, изрыгая проклятия, эхом отзывавшиеся в полях до рассвета.
Сон о нефтяном озере стал воронкой времени, воронкой неосознанных желаний. Месть – вот, чего он на самом деле желал все эти годы. Мир отнял у него отца, а потом и надежду на нормальную жизнь, мир вычеркнул его из своего списка, и он отомстил ему за это. Он тоже отнял отца у кого-то. Замкнутый круг, который никогда не превратится в спираль. В конце концов, каждый из нас получает то, что желает больше всего, каждый из нас получает то, что заслуживает.
****
– А у меня для тебя подарок! – Алика указала на единственную оставшуюся картину на стене.
Через поле к Вадиму бежала она сама – девушка из сна с летящими по ветру светлыми волосами. Клеверный сон ожил, став еще одним доказательством, что слова страсть и страдание имеют общий корень. Он ничего не желал так страстно, как воплощения сна, но он уже понимал, что, полюбив Алику, должен принять в свое сердце не только ее, но и всеобъемлющую боль ее прошлого. И он согласился подпевать вечной песне Сольвейг, лишь бы Алика была рядом. Он знал, что их всегда будет трое. Художник сросся не только с Аликой, но и с ним в одно общее тело, в одну общую душу, душу на троих. Вадим чувствовал, что Художник никогда не отпустит ее в дорогу незнакомого завтра одну.
Со стен квартиры Алики больше не поднималось солнце Художника, но его рассветы навсегда запечатлены в ее сердце. Как слепок его собственного сердца, как фотография сжатого времени, которое у них двоих когда-то сбылось.
– Можешь снять ее со стены, – торжественно объявила Алика.
Вадим подошел к картине и вдруг боковым зрением заметил, что розы на окне проросли. Те самые розы, которые он принес ей тогда на выставку. Свежие зеленые побеги прорывались наружу сквозь поникший изумруд подсыхающих листьев.
«Это знак. Благословение Художника», – мелькнуло в сознании.
Каждый из нас рано или поздно получает то, что желает больше всего, то, что заслуживает. Горькая любовь Вадима пробила тяжесть минувших дней и вырвалась наружу свежими побегами роз. Он чувствовал, как капля за каплей очищается кровь Алики, и в ней тоже начинают пробиваться свежие зеленые ростки, разрывая затекшие от времени вены. За ночь дом превратился в огромный сад из сплетающихся побегов мыслей и слов, рук и ног, нежности и бесстыдных открытий. В ту ночь они решили уехать на поиски собственных клеверных полей. Теперь уже только вдвоем.