– Не стоит.
– Джим, – выйдя на улицу и прикрыв за собой дверь, с опаской обратился Питер. – Найди этого ублюдка, который сделал с нашей семьёй такое.
– Я постараюсь, – негромко бросил Джим и торопливо зашагал по аккуратной, декоративной дорожке прочь, за ворота аккуратного участка.
Всё так же крючковатые, голые деревья, дрожащие от холода и страха, своими причудливыми, жуткими лапами-ветками пытались словить несущиеся в неведомую даль серые тучи. Перед глазами Джима стоял милый, но до боли печальный образ Виктории, к которой он испытывал непомерное, странное чувство, желание быть всегда рядом с ней, защищая от бед и невзгод. На ум приходили слова её брата: «Смерть это не самое худшее, что может случиться с человеком… Рано или поздно старуха с косой придёт за всеми нами. И каждый будет должен уйти с ней. Разница лишь в том, что он может уйти с ней, как равный, а может, как жалкий, раздавленный червь, как побеждённый…». Джим чувствовал, что смерть бродит по улицам этого причудливого, гротескного города, как жуткая тень, бесшумная и никем незамеченная. Только она знает, как пляшут духи на забытой, пустынной дороге смерти.
5
В ноябре смеркается рано. Уже часов в пять непроглядная, мутная тьма наползает на сверкающий бледными, безликими, почти сюрреалистическими огнями город и проникает в холодные, бесстрастные души людей, срывая с их уставших, сонных лиц однообразные маски и обрывая нити Великого Кукловода. Лишь во снах мы свободны. Да, мы живём среди этих безумных, ярких, быстро меняющихся видений, схожих с болезненным бредом. Именно в них сокрыта истинна, которую мы боимся признать, пряча её, как нелепую старую картину, на чердак, в саван пыли и пепла.
Было три часа после полудня. Небо приобрело болезненный мутный серо-жёлтый оттенок, напоминающий цвет почти рассосавшегося, огромного синяка. Медленно, с опаской, заворачивая небольшие, осторожные вихры, начал падать снег, первый в этом году. От размякшей земли и серых дорог едва заметными клубами исходил пар. Редко можно было встретить одинокого, хмурого прохожего, суетливо живущего в этом вывернутом наизнанку, причудливом мире и незамечающего танец снежинок, кружащихся у его ног. Не было автомобилей, шумно и неторопливо катящихся по серым, полупустым улицам. Навевая траур и навязчивые мысли о смерти кружили большими стаями чёрные вороны, казавшиеся с земли сотней копошащихся, забытых теней на светлом, пустом полотне неба. Печально склонились овдовевшие, иссохшие ивы над мутной гладью старого пруда в пустынном, городском парке, примыкающем к библиотеке. Их голые ветви, напоминающие редкие волосы на голове древнего старца, зябко дрожали на безжалостном ветру. Жуткие тени, напоминавшие злобных исчадий угля и пепла, загадочно извивались в такт завораживающему, мрачному напеву гнилых, полуистлевших листьев.
Дин одиноко сидел на аккуратной скамейке и смотрел на тёмную, непроницаемую водную гладь, по краям пруда едва заметно скованную хрупким льдом. Он вспоминал её вновь и вновь, сохраняя милый образ в недрах памяти… её звонкий, радостный смех и наивное, доброе сердце, которому суждено было остановиться так рано. Эти кошмары… великие и бесстрастные ангелы смерти… Дин думал, что это всего лишь последствия полученной в детстве очень сильной психологической травмы. Но их почти осязаемая ясность пугала его.
Иллюзия и реальность так близки, лишь небольшая, шаткая граница пролегает между ними, тонкая, едва заметная черта. Дин посмотрел на величественную, местами потрескавшеюся статую великого и могучего Самаэля, сокрытую в тени уснувших на зиму акаций. Казалось, город вымер, овеянный траурной, полной кошмарными видениями, дремотой. Он вспомнил искажённые горем и болью лица и холодное, циничное равнодушие в их глазах, придирчиво и жадно смотрящих на гроб его сестры. Лишь он и его мать ощутили нестерпимую, настоящую боль от её ужасной смерти. Там они стояли в безликой, бесчувственной массе, в толпе актёров, надевших маски траура и игравших свои роли скорби.