Джим поспешно накинул пальто, обулся и вышел на улицу. Небо на востоке уже стало серебристо-лиловым, ночь напоминающая, трупные пятна на теле умирающего небесного купола, медленно и с неохотой отползала на запад, словно превращаясь в тень могучего Аббадона. Ветер переменился, теперь он мощно нёс своё холодное, наполненное шепотками смерти и зимы дыхание с северо– востока, изменяя направление вечной скачки табуна диких, неукротимых, железных лошадей по серым, выцветшим крышам обветшалых частных домов.
Фамильный дом Эландеров выделялся среди других строений Грейвс Сити, также, как и фамильные дома Адамсов и Дэвидсов. Некогда этот дом был больше похож на полуразрушенный сарай, именно таким он достался отчиму Джима, Эдварду Эландеру, от дяди, разорившегося пьяницы и картёжника. К тому времени он уже женился на беременной Элизабет Томпсон и имел в кармане приличную сумму денег, доставшихся ему от отца на несколько лет раньше. Элизабет любила природу, она любила бескрайние лесные просторы и мрачные, бесплодные, суровые пейзажи Грейвс Сити, наполненные непокорным духом свободы. В скором времени Эдвард построил ей настоящую золотую клетку, с туманной, тенистой аллей, уходящей в небесную, холодную высь. В сезоны непроницаемой мглы у этой аллеи не было конца, она становилась дорогой, ведущей в другие, невообразимые и недоступные человеческому разуму миры. Перед домом росли две скрюченные, невысокие вишни и большие, пушистые кусты крупных роз разных цветов, которые так любила Элизабет. Она чахла и умирала в тех садах, желая только освободиться и вновь увидеть бескрайние, изумрудные просторы, окинуть их взглядом, лишённым боли и мучений. Аллея была последней её отдушиной, сохранявший и продлявшей её серое, подавленной существования, замедляя развитие болезни. Даже спустя годы двухэтажный, роскошный дом сохранил свою элегантность, сочетающуюся со строгостью и спокойным, заслуженным величием. В его серых, каменных стенах и изогнутых ветках плюща, оплетающих второй этаж дома, сохранились её слёзы, боль и страдания.
Джим шёл по припорошенной липким, тяжёлым снегом дорожке. За эту ночь суматошная метель одела город в белый, похоронный саван, скрывающий ядовитое, чёрное гниение под мнимым великолепием. Он торопливо сел в тёплую машину Дина, прячась от холода и отвращения. Внешний вид сурового шерифа стал ещё хуже, едва ли можно было в нём узнать привлекательного обольстителя с лёгкостью разбивавшего сердца девушкам и оставляющего после себя неизгладимый, глубокий след. Взгляд его казался задумчивым и затравленным, волосы были наспех неаккуратно уложены, глаза впали, под ними залегли глубокие чёрные тени. Он выглядел угнетённым и жутко уставшим.
– Что-то случилось? – участливо спросил Джим.
– Нет, ничего, – презрительно ухмыльнувшись бросил Дин.
– Но я же вижу, что что-то случилось, – печально вздохнул молодой полицейский и устало прикрыл глаза.
– Не лезь в это, Джим, – сквозь стиснутые зубы злобно почти прошипел шериф. – Это явно не твоё дело.
Джим замолчал. Он сонно смотрел в окно, пытаясь на время забыть образ Виктории. Снег уже давно прекратился. Небо полностью посветлело, приобретя приятный, нежный, светло-лиловый оттенок. На фоне него жутко и отталкивающе выделялись чёрные, искажённые силуэты ворон, огромными, бесформенными стаями, напоминающими забытых, древних, циклопических чудовищ, летящих с места последнего неуютного пристанища. Они были изгоями мира и света. Где-то далеко печально и скорбно звучали колокола, словно оплакивая умершую старуху осень.