– Неизвестность и безвозвратность, её неотвратимость, – тихо произнёс Шут. – Пустые могилы ждут нас. Земля желает принять нас в своё чрево навечно…
– Навечно, – одними губами повторила Хелена. – Мы увидимся на том свете с Джоном? Мы будем вместе?
– Живи здесь, в этом мире и не думай о смерти, горячо зашептал он. – Не сейчас. Ещё слишком рано. Когда ты уезжаешь?
– Сегодня на рассвете. Я больше никогда не вернусь, Гэбриель, – сказав это, Хелена посмотрела в его глаза. – Теперь прощай.
Освободившись из его объятий, она пошла к старой, обшарпанной двери и исчезла в укромной, тихой ночи, наполненной призраками неясного прошлого. Шут не стал её останавливать, а лишь подошёл поближе к старому пианино его матери, на крышке которого был изображен их фамильный герб: огромный ворон, держащий в когтях острый серп полумесяца. Он попробовал взять несколько нот, но инструмент был расстроен и сломан. Звуки, вышедшие из-под его пальцев, были больше похожи на всхлипывания и завывания дикого зверя.
– Вокруг я вижу только смерть, – усталым, севшим голосом сказал Шут. – Зачем вы забрали его? Зачем вы ломаете столько судеб? Ответьте мне, проклятые Ангелы Смерти?
– Они не ответят, – послышался мягкий, бархатистый, приятный, женский голос у него за спиной. Он повернулся. Это была Николь. Дин не мог не узнать её. Во сне она была в чёрной, длинной, струящейся рясе. Её волосы неровными волнами спускались по хрупким плечам, а глаза сияли словно далёкие, серебристые звёзды. – Им безразличны люди. Их боль и страдания. Их мир – это пустыня из пепла. Ты видел её, Гэбриель, дорогу в обители мёртвых. Пустынную дорогу смерти.
– Кто ты? Чего ты хочешь? – прищурившись, спросил Шут.
– Я? Я всего лишь тень, – бесстрастно ответила гостья. – Но скажи мне, Гэбриель, ты бы хотел жить вечно? Из века в век мстить Ангелам Смерти, забравшим у тебя всё: семью, друга, нормальную жизнь?
– Да, но как?
– Владыка тьмы милосерден, он поможет тебе в обмен на самую малость, – вкрадчиво начала Николь, подойдя ближе к Шуту.– твою душу. Ты станешь его цепным псом, оскверняющим раз в 24 года великих, но ослепших от гордыни, Ангелов Смерти. Они не смогу тебе ничего сделать, ты станешь для них недосягаемым. Лишь ты сам можешь избрать себе жнеца из смертных, когда бесконечное существование в тени тебя не утомит, и ты не захочешь сам своей смерти. Подумай, они забрали у тебя их, твоих близких, сломали судьбы, сделали тебя безумцем. Неужели ты не хочешь отомстить им за это?
– Хотел, – чуть слышно прохрипел Шут и гордо подняв голову посмотрел, обжигая своим пламенным, печальным взглядом изумрудных глаз на Николь. – Я видел смерть и она меня ослепила. Это чёрная Звезда смерти Полынь, та, которая воссияет на небе ярче великого светила и отравит одну треть вод при падении, сделав их горькой. Я видел конец… пустыню из серого пепла… но я не видел ада. Скажи мне, на что он похож?
– Ад – это не пламя и миллионы уродливых бесов, нет. Ад – это вечные терзания, внутренняя боль человеческой души, страдания оголившегося от лицемерия сердца. Это и есть ад.
– Что ж, значит вся моя жизнь ад. Я согласен заключить сделку, – сказав это он сделал уверенный шаг в сторону прекрасного и обманчиво доброжелательного демона. Резкий порыв ветра ворвался в тёмную, укрытую сумраком залу, словно пытаясь остановить происходящее безумие, и сорвал старый, немного выцветший и местами изорванный герб древнего семейства Габриэля. Чёрный шёлковый ворон на миг словно ожил на нём, сжимая в когтях серебристую луну, он, казалось, летел по изумрудно-зелёному, мистическому небу. Но герб упал, поднимая в воздух клубящиеся, призрачные тучи пыли, замерли волнующие изгибы и складки некогда гордой и величественной, но ныне постаревшей и посеревшей без должного ухода ткани.
– Знай же, – сладко прошептала гостья, вплотную приблизившись к Шуту. Всё её существо трепетало и торжествовала предвкушая полную победу над человеческой волей. – только один жнец будет иметь над тобой власть, великий Ниарцинель, наполовину демон, наполовину ангел. Он не сможет убить тебя, но в его силах тебя обездвижить на время и лишить сил. Бойся его сурового, карающего лика. Скажи мне, ты готов принять в себя бесконечную пустоту и тьму?
– Да, – устало прикрыв глаза, уверенно ответил Шут и протянул ей свою бледную, левую руку, с тонкими, длинными и элегантными пальцами. Николь аккуратно надрезала его и свою ладонь острыми, чёрными, изогнутыми и огромными когтями и крепко сжала его руку в своей. Кровь алыми, горячими струйками стекала по их белоснежной коже, сияющей, словно далёкий отблеск лунного диска, и капала на серый, холодный пол, оставляя в пыли небольшие причудливые углубления.