После обеда игра возобновилась и шла до конца служебного дня. Утром схватки продолжались с новой силой. Со всех столов гремело:
— Поля-ризация.
— Аня-нас.
— Зина-веска.
— Т-Игорь.
— Гипер-Тоня.
Когда раздавался телефонный звонок, Пронякин поспешно хватал трубку, торопливо ронял в нее: «У нас экстренное совещание, позвоните через три часа» — и с треском кидал ее на рычаг.
Рабочих часов нам стало не хватать, и мы нередко задерживались по вечерам, объясняя своим домашним, что выполняли, мол, срочное задание облисполкома. Начальство, узнав, что наши окна чуть ли не каждый вечер бывают ярко освещены, терялось в догадках. Однако лично удостовериться, чем именно занимаются их подчиненные в столь позднее время, оно не догадалось, а приняло решение прислать к нам инспектора.
И вот однажды к нам заявился сотрудник областной конторы Чижиков. Пронякин волей-неволей вынужден был оторваться от игры и давать ему какие-то сведения. Но в комнате борьба шла с прежним упорством. Сначала чужого человека стеснялись, выкликали свои словообразования вполголоса, но потом увлеклись и орали громче вчерашнего.
Пронякин подошел к нам, укоризненно покачал головой.
— Воздержались бы хоть немного, — понизив голос, сказал он. — Ну что о нас человек подумает? Ведь товарищ Чижиков проверять нас пришел.
Но Чижиков услышал эти слова и вмешался в разговор,
— Извините, ради бога, — виновато сказал он, — но я очень прошу вас продолжать вашу увлекательную игру. Меня вы можете не стесняться, я сам, как только мы уточним несколько цифр, охотно приму в ней участие. Прошу записать мой первый взнос: «Галя-Ваня-пластика».
И действительно, он проиграл с нами целый вечер, а утром доложил начальству, что у нас все в полном порядке.
Сколько времени продолжала бы лихорадить нас эта эпидемия, сказать затрудняюсь. Но однажды...
Был тот самый день, который только формально числится рабочим, а фактически никто о своих служебных обязанностях и не помышляет. Короче говоря, было 31 декабря. Мы, разумеется, не стали изнывать в нетерпеливом ожидании, а, забросив в шкафы и ящики столов папки с бумагами, занялись своим привычным делом — игрой. Время было предпраздничное, в мозгах наших роились сотни удачнейших комбинаций. Тем более что предстояло подвести первые итоги наших достижений, увенчав победителя лаврами и памятным призом — купленной в складчину фарфоровой балериной.
Мы кричали и шумели, как на базаре, даже интеллигентнейший Чижиков, который с того дня каждый вечер приходил к нам. Украдкой я произвел предварительный подсчет и чуть не задохнулся от радости: получалось, что фарфоровая балерина определенно будет моя. Если, разумеется...
Леденящий душу вопль заставил нас всех вздрогнуть и вскочить с места. Насмерть перепуганные, мы уставились на Мошкину. Та дрожащей рукой указывала на часы. Мы остолбенели. Часы показывали четверть первого...
Характеризуется положительно
Судьба утопающего человека нередко зависит от сущих пустяков. Хотя бы от пресловутой соломинки. Надо только уметь вовремя и стопроцентно использовать все ее спасательные возможности.
Однако бригадира электромонтеров Анания Охапкина на этот раз уже не спасет ни одна соломинка в мире. Будущее его мрачно и безотрадно, как бездна Тускароры. Ни жив ни мертв сидит он на краешке стула в зале, где происходит заседание завкома с приглашением актива, посвященное итогам первого полугодия.
Имя бригадира было на устах большинства ораторов. Охапкин только ежился, и плохо выбритое лицо его каждый раз вздрагивало, как от укуса слепня. Какие только эпитеты не сыпались на его буйную голову, в чем он только не обвинялся: и производственник-де никудышный, и пьяница, и фронт работ своевременно не обеспечивает, и план завалил. И прочая, и прочая, и прочая...
«Да, люди добрые, виноват, — в смятении размышлял Ананий. — Казните меня, окаянного, но только оставьте в бригаде, хотя бы рядовым монтером. Протяните мне хотя бы соломинку, а уж я постараюсь оправдать ваше высокое доверие».
Слово попросил член завкома Федоткин. Прежде чем начать говорить, он пытливо шарит глазами по залу, находит щуплую фигурку Охапкина и удовлетворенно кивает головой.
— Я, товарищи, по профсоюзной линии курирую бригаду Охапкина, а поэтому часто бываю в его цеху, — начинает он тоненьким голоском, неожиданным при его могучей фигуре, — и всякий раз, особенно весною, я слышал там громко звучащий хор. Думаете, это выступал наш заводской самодеятельный ансамбль матрешек? Нет. Областная филармония? Тоже нет. — Оратор выдержал эффектную паузу и продолжал громовым голосом: — Это криком кричат работницы, поскольку Охапкин постоянно щиплет их за руки; таким способом он демонстрирует свое галантерейное обращение с прекрасным полом. Позор! Надо сурово спросить за это дело с Охапкина.