Я знала, что все смотрят на меня, на тех, кто стоял позади меня. Приглашенные ждали, что я буду плакать навзрыд, как это делала Иараль, изображая из себя убитую горем мать, но я не проронила ни слезинки. Дождавшись, когда большинство покинет склеп, я спустилась вниз след за Императрицей и Фирюэль, что не отходила от мамы ни на шаг. В маленькой комнатке, заполненной цветами и статуями застывших в горе нимф, лежал каменный гроб, крышка которого была опущена на пол. В нем, прижав к груди огромный изумруд, находилась моя старшая сестра, чьи удивительные глаза закрылись уже на всю жизнь. На её губах замерла все та же улыбка, которой она приветствовала всех и каждого. Широкий нос, оттопыренные губы — сейчас это не бросалось в глаза, как раньше. То, что видела я на её лице — это благоговение…
Все здесь были в черных строгих одеяниях. Мое платье плотно облегало каждый участок тела, и было немного трудно дышать. Впереди лицо обрамляли две ровные пряди, остальные были собраны в низкий пучок, от которого до самого пола спускалась темная вуаль. Мужья были облачены в черные камзолы и стояли несколько поодаль, испытывая на себе взгляды абсолютно всех, кто здесь находился. Талантливейший вампир, самый жестокий наг, преступник-маар и гений-повар. Все четверо уже подходили к гробу и кланялись ему, а потому теперь стояли у стены, внимательно следя за мной. Наверное, они думают, что я могу упасть в обморок в любой момент, ведь все это время на моем лице не было никакого выражения, и я не плачу, отчего складывается впечатление, будто я коплю все в себе, но…это не так. Сейчас, стоя рядом со старшей сестрой, я чувствую лишь жалость и спокойствие. Не думаю, что она понимала, как страдала всю жизнь. Она лишь радовалась всем камушкам и часто хлопала в ладоши, когда ей что-то нравилось. Можно ли это назвать освобождением? Она ведь не была виновата. Такой её создала Иараль и заперла. Закрыла от всех глаз, стыдясь собственного ребенка, над которым сейчас плачет навзрыд, как и Фирюэль. Наверное, позже меня назовут бесчувственной, но плакать не хотелось вовсе. Мама всегда называла нас птичками, и вот одна из нас, жившая в клетке, уже скончалась…
Я чувствовала на себе недовольный взгляд отца. Думаю, он бы с удовольствием обсудил со мной все то, что я сделала в последнее время, однако, говорить я не могла. Краем глаза я видела и Табриса, что не сводил с меня глаз, видела Императрицу Рубинового клана, что с ненавистью взирала на Ориаса, видела, насколько завистливы и злы люди, обладающие и без того всем, чем только можно. Сев на лавку рядом, я обернулась к проходу, у которого столпились люди, чтобы выйти наружу. Лучше будет, если я сейчас побуду одна. Повернувшись к мужьям, я на пальцах показала, чтобы они вышли, и те, недовольно скривив лица, медленно вышли, постоянно оборачиваясь, словно я могла куда-нибудь пропасть. Рыдающую Иараль также вывели на воздух, а проходящая мимо Фирюэль крепко обняла меня. Её рука коснулась моего кармана, и я не стала просить её остаться, понимая, что это может ей навредить. Записка, лежащая ныне в кармане, прожигала ткань, но я не стала читать её здесь.
Целитель сказала, что моя сестра скончалась от болезни. Но я не верила в это. Она болела всю жизнь, если таковое вообще можно назвать болезнью, и скончалась столь внезапно? Но всех устроил этот вариант. Они избавились от балласта и теперь прилюдно изображают горе. Мне так стала омерзительна эта мысль, что во рту скопилась горечь. Все больше я чувствовала себя не на своем месте, среди людей с совершенно иным мышлением, в обществе, где встретить честность настоящая редкость. В обществе, где честность карается смертью…
Моя мама не сказала мне ни слова. Ни разу не подошла и даже не посмотрела на меня, словно я стала невидима и неосязаема. Многие госпожи смотрели осуждающе, другие — заинтересовано, но абсолютно точно стало понятно, что теперь я для общества, как та дама, что жила с нагами, — белая ворона, пошедшая против заложенных издавна норм и идеалов. Но мне было все равно. Да, я не понимала своих мужей, но понимала, что каждый их них заслуживает счастья. Я оттягивала момент, жаловалась на то, что никто не делает первый шаг. Но сейчас, сидя рядом с каменным гробом, я понимала, что время неумолимо идет вперед, что вокруг могут оказаться те, кто желает тебе зла, и ты должен быть с теми, кто хотя бы не отвернется от тебя в самый нужный момент. И чтобы это сделать, я сама должна распахнуть свои объятия и принять окружающих меня людей такими, какие они есть.
— Эолин, нам пора домой.
Мужской бархатный голос с певучими нотками не был мне знаком. Я обернулась, но не сразу заметила его обладателя, что вальяжно облокотился о мраморную стену, засунув руки в карманы широких шаровар. Он был очень смуглым, черные смоляные волосы завязаны в толстую косу до бедер, а яркие зеленые глаза, в которых наверняка всегда пляшут искры, смотрели заботливо и нежно. Я лишь на секунду опустила взгляд, чтобы достать бумагу и перо, как он оказался рядом со мной, едва заметно касаясь своими смуглыми пальцами моего горла. А затем исчез. Испарился, будто все это было миражем, иллюзией или чьей-то злой шуткой. Я и разглядеть его толком не успела, но была уверена в том, что тот, кто стоял здесь секунду назад, был реален. Я не видела его прежде, даже его внешность не была характерна для здешних мест, где, чем бледнее ты, тем аристократичнее род, но он меня определенно знал. А, может, я все же и правда схожу с ума, иначе как тогда объяснить то, что сейчас я слышу…собственный запоздавший вопрос, адресованный незнакомцу…
— Кто ты…
— Госпожа! Радость-то какая! Вы заговорили! — Цейхан сложила перед грудью руки и покачалась из стороны в сторону. — Ну, хоть что-то, наконец, хорошее! Теперь вы снова сможете радовать нас своими песнями!
— Спасибо, Цейхан, — я благодарно улыбнулась. Странно было слышать собственный голос за столь длительное время молчания. Он казался каким-то высоким…Или он был таким всегда?
— Вам подать ужин в кабинет?
— Не стоит. Сегодня мы все, — я оглядела стоявших рядом мужей, — будем ужинать вместе. Работа, — задержала взгляд на Валефоре, — подождет. Альфинур, приготовишь что-нибудь особенное?
Оборотень расплылся в улыбке и тут же кивнул.
— Конечно! Дайте мне полчаса, и все будет готово!
— Госпожа, могу я поговорить с вами? — произнес Ориас, щуря взгляд.
— Да, думаю, мне стоит поговорить с каждым из вас.
Все четверо удивленно вскинули брови, но промолчали, видимо, понимая, что я все же права. Теперь, когда мой голос вернулся, теперь, когда я поняла ценность слов, я смогу донести до каждого свои чувства и мысли, а дальше все будет зависеть лишь от них.
Я очень хотела открыть записку, которую Фирюэль так осторожно положила мне в карман, но это подождет. Сейчас, когда Ориас сам захотел поговорить со мной, я должна перво-наперво уделить внимание именно ему. С самого утра, встретившись взглядом с Рубиновым кланом, маар выглядел подавленно, и было нетрудно понять, почему. Более того, я узнала его прошлое, и не думаю, что он рад подобному. И все же, если он доверится мне, хотя бы чуть-чуть, я буду очень рада, потому что я бы хотела доверять такому, как он.
Сев в мягкое кресло, я жестом пригласила маара сесть напротив. Его густые синие волосы были собраны в высокий хвост, и так ему шло гораздо больше.
— Госпожа…
— Ты можешь называть меня по имени. Это не так уж трудно, поверь, — я попыталась ласково улыбнуться.
— Я…Я думаю, что тебе будет лучше подать на развод со мной. Я все узнал. Меня не смогут вновь посадить в шахту после брака с тобой, но у тебя…У тебя из-за меня могут быть очень большие проблемы. Рубиновый клан мстительный. Он не спустит это с рук.
— Дело только в этом?
Ориас кивнул.
— Тогда мой ответ нет.
Он нахмурился и нервно сглотнул.