— Госпожа, все закончилось…
— Ничего еще не закончилось. Все только начинается.
— Госпожа, вам нужно от…
— Отведите меня к Ориасу.
— Но он…
— Почему мне все приходится повторять по два раза сегодня!? — крик вырвался внезапно даже для меня. Стражи, прижав к головам уши, покорно склонились, поворачивая в другую сторону. В ту, откуда пахло гнилью и жареным мясом…
Из наблюдений одного старого дворецкого
Господин слишком пристрастился к алкоголю. Постоянное ожидание вестей сводило на нет природную горделивость, и его умная голова с каждым днем все ниже и ниже клонилась к столу, одурманенная коньяком или ромом. Слишком горд, чтобы признать, слишком чувствителен, чтобы выдержать. В этом была проблема Господина, чьи способности в науках и магии были поистине велики. Я последовал за ним из опалового клана в надежде увидеть, как он, наконец, обретет долгожданное счастье, однако, предательство из прошлого гложет его до сих пор, не давая наслаждаться жизнью сполна. Он не умеет быть честным с самим собой. Прячется за маской с непроницаемым лицом, пугает окружающих скрытой мощью, не позволяет никому заглянуть в свою душу, беря за основу образ кровожадного вампира, коим когда-то пугали маленьких детей.
Свой среди чужих. Чужой среди своих. Он никогда не расскажет Госпоже о своем прошлом, никогда не даст ей повода узреть в нем слабость. Он хочет стать для нее крепкой опорой, но не понимает, что она хочет честности, которую Валефор дать не сможет. Слишком много предательства, слишком много ожиданий, слишком больно ударили в спину те, что казались семьей.
Один из старших сыновей. Плод отнюдь не любви. Виноват ли он в том, что его мать изнасиловал вампир, которого та хотела казнить? Странная история, клану запрещено её разглашать, однако, история полюбится многим девушкам, жаждущим узреть нечто запретное, но не лишенное чувств. Она — Императрица, он — аристократ, отправленный на казнь в наказание за убийство. Она — наивна и чувствительна, он — хитер и силен. Как их свела судьба? Этого никто не знает, но он явно не хотел умирать, не оставив в этом мире наследника.
В Валефоре действительно течет сильная кровь. Он не знал любви матери, что видела в нем свою прошлую неспособность дать отпор мужчине. Он был талантлив, он был гордостью клана, он был её личным позором. Помню, как укрывал мальца за собой, пока тот кричал от боли, смотря на изрезанные пальцы, как плакала утонченная Императрица, размахивая окровавленным ножом. И вот ведь новость — для всех Опаловый клан пристанище порядка и строгости, темница чувств, в которой на деле бушует пламя. Валефор не виноват. Он не заслуживал этого отношения. Сколько раз его пытались отравить? Сколько приглашений на дуэль было прислано ему в надежде, что одна из них окажется для него последней? Вами восхищается клан, но поистине родные люди желают вам смерти. Вы не показываете этого, но для вас это тяжелая ноша…
Жаль, что его первой любовью оказалась та девушка из Сапфирового клана. Впервые его глаза горели страстью и огнем, впервые он был готов пожертвовать собой ради кого-то. Любила ли она его? Нет, я знал это, я говорил ему, но что влюбленному до бредней старика…Неглупая, но развратная девица. Изменила ему с Табрисом, пожелав того в свой гарем. Не думаю, что Валефор закрылся в тот момент, он никогда никому ничего не прощает, и судьба все повернула так, как было угодно ей. Когда Императрица согласилась на брак своего старшего сына с девушкой с нечистой кровью, показывая тем самым свое пренебрежение, я за много лет увидел на его лице улыбку. Это была месть. Он знал, что Табрис жаждал нынешнююГоспожа, он знал, что этим браком избавится от влияния клана. Думаю, тогда, когда дочь Сапфирового клана пришла к нему просить вернуть его любовь, он испытал истинное удовольствие в жестоком отказе.
И что теперь? Расчетливый вампир, выросший без семьи и привыкший брать все в свои руки, сейчас вновь приказывает мне принести к нему в кабинет коньяк, чтобы глупым образом утихомирить свое беспокойство. Не знаю, что произошло между Валефором и Госпожой, но я рад за то, что хотя бы так, но он показывает свои истинные чувства. Какой же вы глупый, когда дело касается любви, Господин. Если любите, то скажите, не надевайте маску перед теми, кто вам дорог. Почему ждете письма, но не решаете написать сами?
Но не выпить вам сегодня коньяка. Ночной стук в дверь привел неожиданных гостей…
Он был таким бледным, таким холодным и измученным, что на глаза невольно наворачивались слезы. Великий и могучий воин…Стражи с восхищением рассказывали о силе Ориаса, о его хладнокровии, но…Так ли важно это сейчас? Я скомкано улыбалась, изредка кивала, понимая, что окружающие меня люди пытаются своими речами оказать поддержку, и было бы грубо игнорировать такую неуклюжую заботу. Однако, глядя на замотанного в окровавленные бинты маара, чья грудь редко вздымалась, я с трудом держала себя в руках. Молча крутила в пальцах потрепанный марлевый бинт, вытаскивая из него пожелтевшие нити. Около часа я пела над измученным телом, пытаясь хоть так облегчить чужую боль, но Ориас не просыпался. После песни он лишь мирно засопел и перестал крутиться в постели. По словам лекаря, оказывавшего маару первую помощь, у Ориаса были сильные повреждения: несколько переломов, при которых осколки костей вонзались в органы и мягкие ткани, прокус клыков в правой ноге, отравление организма смертельным ядом, — при всем при этом он уже должен был быть мертв, но он выжил. Потому что он обещал.
Дверь в избу заскрипела, и на пороге появился старый лекарь, что хромая подошел к постели маара. Он молча окинул тело строгим взглядом, недовольно цыкнув в конце.
— Столько смертей, столько жертв…
Я ничего не ответила. Мы сделали то, что смогли, освободили деревни от черни тяжелой ценой, однако, если бы чернь продолжала расти, они бы умерли все. Вот только те, чьи родные погибли в этот день, наверняка не думают таким образом. Для них — Баал убийца, был ли он в своем разуме или нет. Я для них — спаситель, развеявший чернь, но…Именно я послужила причиной пробуждения этой самой черни. Получается, во всех смертях виновата я?
— А вы, погляжу, кое-что приобрели, Госпожа, — сузив глаза, лекарь смотрел на черный узор на моей руке. — Спрятать бы вам это, покуда жители деревни не направили свой гнев на вас.
В его словах был смысл, хотя сейчас было совершенно все равно. У жителей свое горе, однако, и я только что упокоила самого дорогого человека в этом мире. И если они хоть на сантиметр сдвинут надгробие, клянусь, я без зазрения совести вновь выпущу чернь.
— Хорошо, — кивнув словам старика, я накинула на себя накидку с длинными широкими рукавами, что висела на стуле. — Как Ориас?
— Намного лучше. Вы пели, да? Хорошее дело, полезное. Спит и ладно, он долго бредил до этого, вас звал.
В голове словно щелкнуло что-то. Я широко раскрыла глаза.
— Он говорил еще что-нибудь?
— Я мало слушал, Госпожа, — лекарь присел на соседний стул, — делом занят был, бинтовал, да раны промывал, к тому же, что бредни слушать. Но слышал краем уха, как он про четвертого вашего мужа говорил. Про Альфинура, мол, забрали того.
— Кто забрал? — голова начала сильно болеть. Хотелось спать.
— А этого, думаю, даже сам маар не знает. Выжившие говорили, что видели Альфинура в небе. Потом якобы вспышка. И вот его нет. Но вот вам совет мой, как врача старого, вы пока о себе подумайте, на вас места живого нет. Муж ваш сильный, он вернется, думаю, скоро, что бы ни случилось.
— Наверное, вы правы…
— Конечно, идите, поспите. Что у койки сидеть, вам самой нужно сил набраться. Я присмотрю за ним.