Они орудовали кинжалами и какими-то острыми нитями, которые выплевывали из рукавов подобно паутине. Эти нитки разрезали не хуже лезвия, а неспособность вовремя заметить их в темноте играла врагам на руку. Мы не были их основной целью, это было очевидно. Многие, словно безрассудно, бежали к палатке, где встречали свой конец. Эти два цербера были, казалось, намного злее, чем я. Рубили и сгрызали беспощадно со всей своей кровожадностью.
Пожар полыхал все сильнее. Он стремительно сжигал дотла дом за домом, приближаясь к нам. Я чувствовал этот жар своей кожей, но алых накидок становилось все меньше, и все реже они бездумно бросались мимо нас к палатке, где рожала Эолин. Решили дождаться, когда пламя достигнет этого места? Как бы не так! Я с криком рванул на оставшихся в живых преследователей. Их было от силы шесть или семь. Мои воины последовали за мной, устремляя вперед копья.
Сколько прошло времени? Много, раз начало рассветать. Разбросанные по земле бошки радовали сердце. Вы больше не поднимете свои гнилые головы. Жалкий остаток. Трое? Мне казалось, их было четверо. Уже голова кружится. Мышцы ломит, но ненависть продолжает питать тело. Я рад, что могу помочь хотя бы так. Удар. Хруст. Труп. Удар. Крик. Кровь. Труп. Не на тех вы напали. И, хотя теперь на поле боя не было ни одной живой накидки, пожар подошел слишком близко. Нужно забирать Эолин и уходить. С нашим поселение все кончено.
Я обернулся, чтобы крикнуть воинам у палатки, но замер, увидев их лица. Они смотрели на подол палатки. Он был в вытекающей оттуда крови. Бросив дубину, я что есть силы рванул ко входу. Никто не мог пройти мимо, а значит, эта кровь…Стоило мне подойти к двум церберам и схватиться за ткань, как изнутри раздался звук. Громкий крик, наполняющий рассвет новой жизнью, уводящий от полыхающего пламени, касающегося тела своими языками. Приветственный крик новой жизни, появившейся на свет, когда с клинков еще не успели вытереть чужую кровь.
Остановившись на мгновение, я все-таки открыл подол и тут же отвернулся, почувствовав тошноту. Все в крови. Слишком много крови: на простынях, на тряпках, на полу. Кутая новорожденную в пеленку дрожащими руками, старый лекарь повернулся в мою сторону. Он молчал.
Мимо, поскальзываясь на склизком полу, пронесся Барбатос, рядом со мной замер маар. На широкой измятой кровати недвижно лежала Эолин с распластанными черными волосами, налипшими на лицо. Свесившаяся с кровати рука едва касалась пола. Лежавшая поверх тела простыня закрывала вспоротый живот.
Сегодня был особенно красивый рассвет. Золотисто-розоватый, как и волосы маленькой Эофии. Пожар утихал под действием призванных дождей, которые колдовали маги, а слабый ветер разносил по лесу остатки углей, которые когда-то были домами. Когда-то я полюбил тишину. Сейчас я вновь стал её ненавидеть. Тихо. Лишь сопение быстро заснувшей малютки. Никто не мог сказать ни слова, будто слезы и крик застряли где-то глубоко. Будто все, что мы сделали, было зря. Будто смысл внезапно исчез из рук. Скажи, Эолин, почему судьба слишком жестока к нам? Но она больше не могла ответить. Моя маленькая крошка Эолин…
Она была мертва.
Глава 27
Её завернули в белоснежные простыни, что тут же окрасились в алый цвет. Пропитываясь кровью, они истончали запах никоим образом ни схожий с тем, что можно почувствовать на поле боя. Были в этом запахе и ноты железа, некой сырости, но поверх этого преобладал аромат цветов. Тех самых черных цветов, что росли, окружая нашу родную деревню десятилетия назад. Как только её лицо было укрыто от взглядов, все вокруг хотя бы начали шевелиться, перетаскивая её тело в уцелевшую хижину. Словно это и не Эолин вовсе. Словно сейчас в руках лекарей находится тело бравого воина, погибшего в бою. Да, было трудно смотреть в её холодеющее лицо, коченеющее с каждой секундой все больше. И ныне, провожая взглядом обмотанный тканью труп, я не решался сдвинуться с места, будто своим словом и простым шагом могло случиться непоправимое. Она представлялась мне Святой. Одной из тех, кто так близок к нашим Богам, и поверить в её смерть было сродни чему-то нереальному. Но она умерла. Как и Эоф. Я вновь потерял частицу дорогих воспоминаний, вновь потерял какую-то надежду и лишь был способен смотреть вдаль, кусая щеки с такой силой, что из них начала сочиться кровь. Это не моя вина, и все же виноватым я себя чувствовал.
Повернувшись в сторону окровавленной хижины, я все-таки сел на землю, откинув в сторону дубину, которую продолжал до этого времени сжимать в руках. Они были не бледными, а скорее серыми, не двигались и застыли подобно изваянию, подобно напоминанию о том, что когда-то на этом месте погибла Госпожа, отдавшая свою жизнь за начало другой. Барбатос так и остался сидеть рядом с кроватью, и лишь дрожание головы выдавало в нем еще присутствующие признаки жизни. Маар сидел на деревянной лавке, уперев локти в колени и склонив вниз голову. Воины тоже умеют плакать. Пытаясь унять собственную боль, я внимательно следил за обоими мужами. Слыхал я о случаях, когда мужья после смерти Госпожи немедленно кончали с собой, да и у оборотня слишком взгляд безумный, кто знает, что за мысли сейчас его голову посещают, да и за рукоятку кинжала дюже сильно держится. Когда он вскочил с места, я чуть ли не на четвереньках рванул к нему, пытаясь взглядом убедить Ориаса помочь, но тот не шевелился вовсе, будто негласно одобрял действия оборотня. Последний, вытащив кинжал из ножен, довольно метко направил лезвие к шее, пока я не вцепился в его руку своими пальцами.
— Отпусти, — на меня ненавистно посмотрели яркие голубые глаза.
— Куда собрался, лис вшивый! За ней уже пошел?!
— Да! Я обещал следовать за ней, куда бы она ни пошла!
— Мы все обещали, — хриплый голос маара внезапно раздался совсем близко. Он стоял напротив кровати, держа в руках меч.
— Мы не смогли сберечь её! Как нам после этого жить и смотреть в глаза другим!
— Идиоты! Как бы вы сберегли её?! Ребенка бы в ней загубили?! У вас сейчас дела поважнее есть, — я посмотрел в сторону маленького свертка, который держала одна из лекарей. Малютка, словно почувствовав мою мольбу, начала хныкать, а после и вовсе разразилась громким криком.
Оба мужа задрожали, как осиновые листы. Было в крике Эофии что-то схожее с голосом Эолин.
— Не думаю, что она была бы рада, если бы вы оставили кроху без присмотра. Лучше позаботьтесь о том, что она оставила после себя.
Силой опустив руку оборотня, я вырвал из его ослабшей хватки кинжал, а после вырвал меч у маара. Они выглядели подавленными. Решив предопределить свой исход довольно преданным образом, они потеряли суть и цель, став беззащитными посреди пепелища и крови. Никто из них не решался подойти к Эофии, будто теперь она была чем-то неприкосновенным, чем-то, чье имя даже называть нельзя.
— Она голодна. Ей нужно молоко, — тихо произнесла лекарь, подходя ко мне.
— Сделайте что-нибудь, прошу. Найдите нужное молоко, где бы оно ни было.
Лекарь собиралась было что-то сказать, но, посмотрев в мое лицо, лишь понятливо кивнула.
Хоронить Эолин мы собирались вечером. Говорить мужьям ничего не стал, лишь молча отвел их к холму, под деревом которого уже была вырыта яма. Вместо саркофага был наскоро сколоченный деревянный гроб, в котором лежало мертвое тело. Да, именно тело, я не мог назвать его по имени. Серая кожа, остро торчащие скулы на скрюченном от боли лице, длинные тусклые волосы, украшенные полевыми цветами, напряженные руки, что больше походили на кости, чем на обычные конечности. На её животе лежал плед, закрывающий огромную рану, а буквально в метре мирно сопела её дочка на чужих руках. Вокруг гроба царило идеальное молчание, слез было пролито намного больше, чем слов. Оба мужа не издали ни звука. Все это время они лишь смотрели в лицо Эолин, пытаясь насмотреться на неё прежде, чем её засыплет землей. По их щекам бежали молчаливые влажные дорожки, подбородки дрожали, и оборотень сдался первым, рухнув наземь и спрятав лицо за волосами.
Таков твой конец, Эолин? Ты, наконец, встретишься со своим отцом, но слишком многое ты оставила здесь. И вот сейчас великая и красивая Госпожа лежит в обычном деревянном гробу, чтобы быть похороненной на каком-то жалком холме, где её могилу никто кроме нас не найдет. Ты сделала все, что смогла, но мне так хочется назвать тебя виноватой также, Эолин. Прости, но оставлять всех нас здесь, предаваясь небытию, слишком жестоко. Если ты смотришь на меня сейчас с Небес, то прошу, отведи взгляд.