С силой сжав мои бедра, отчего я растерянно ойкнула, маар резко поднялся, приблизив свое лицо ко мне. Возбужден, но недоволен…
— Эолин, я счастлив, что ты избрала меня тем, кому ты подаришь следующее дитя, но, вспоминая твои роды, я… — Ориас крепко стиснул зубы и опустил голову, пытаясь подобрать слова, — я боюсь, Эолин. Грудь разрывалась, когда ты рожала не моего ребенка, и если ты вновь погибнешь и в этот раз из-за меня…Я попрошу отрубить мне голову, даже если ребенок останется жив.
Подобное признание обдало своим теплом, и я мягко улыбнулась, прижимая голову маара к своей обнаженной груди.
— Не смотри на него, — невольно коснувшись пальцами огромного шрама, пересекающего живот, я поцеловала Ориаса в макушку. — Теперь все совсем иначе. Я не умру, роды пройдут хорошо, а у тебя появятся замечательные дети…
— Знаю, черт подери, знаю, но перед глазами до сих пор та кровать и ты, и крик…
— Ориас, — я подняла голову маара, чтобы тот посмотрел в мои глаза, — хочешь, я сотру это воспоминание из твоей головы?
Мужчина замер, внимательно осматривая мое лицо. Через минуту он отрицательно покачал головой.
— Иногда некоторые вещи забывать попросту нельзя, какими бы ужасными они не были.
— Тогда, — я завозилась со шнуровкой на штанах маара, но он взял меня за руку и вновь посмотрел в глаза.
— Моему счастью ведь должно быть объяснение, я прав?
Вновь мягко улыбнувшись, я обхватила руками лицо Ориаса и нежно его поцеловала.
— Я не смогу восстановить этот мир одна. Шесть Валькирий будут хранить то спокойствие, что создадим мы.
Маар недоуменно нахмурился.
— Первая Валькирия будет олицетворять войну. Она будет сильной и верной, она станет новым героем, в летопись которого войдет множество подвигов. Она сразит зло, но для этого ей нужна твоя кровь…
— А если она не захочет такую жизнь?
— А я разве говорю своё желание? Я лишь скромно вижу то, что будет…
— Но ты сказала дети, значит…
— Довольно вопросов, Ориас, — я вновь поцеловала маара, справляясь, наконец, со шнуровкой и выпуская наружу его возбужденный твердый член. Мужчина со вздохом рухнул на кровать.
— Ты явно что-то недоговариваешь, Эолин. Мы будто не дочку сейчас заделывать будем, а какое-то новое Божество… — его руки вновь скользнули по бедрам, помогая мне приподняться сверху.
— Она не будет Божеством, но в ней будет Божественное начало…
— Теперь-то сразу все понятно, — он улыбнулся и в ту же секунду выпустил воздух через ряд плотно сжатых зубов, стоило мне вогнать орган в себя. Из груди вырвался будто облегченный стон.
Оперев руки на мужской пресс, я начала медленно двигать бедрами, с силой прикусывая губу, чтобы не кричать от удовольствия. А это было истинное удовольствие. Этот пожар не то у лобка, не то в самом животе, превращался в тугой дрожащий узел, что с каждым толчком начинал распутываться. Ориас, как и половина других моих мужей, был довольно нетерпелив, слишком быстро ускорялся, создавая между двумя телами звучные шлепки. То поднимался, прикасаясь языком к груди и ключицам, то опускался, насаживая меня на член по максимуму. Он был грубым и в то же время нежным. Его руки, его дыхание, напряженные каменные мышцы — мои пальцы судорожно метались по всему его телу, пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь. Как только маар схватил меня, крепко прижав к себе, я зажмурилась, чувствуя, как пространство внутри заполняется горячим семенем.
Отдышавшись, Ориас перекатил меня набок, на этот раз нависнув сверху.
— Еще разок?
— Моему счастью ведь должно быть объяснение, я права? — ехидно процитировала я сказанные им же недавно слова.
Он ласково улыбнулся.
— Хочу знать наверняка, что ты носишь ребенка от меня…
Глава 33
Я сдержала собственное обещание. Многие взяли в руки лопаты и, несмотря на голод и слабость, отправились рыть самую длинную и глубокую траншею за всю историю этого мира. Но были и те, кто посчитал себя выше этой работы, и именно этих людей во избежание несправедливости мне следовало наказать. Ныне они корчились в своих постелях от смертельной болезни, насланной мной через питьевую воду. Я не чувствовала к ним никакой жалости, и, к сожалению, столь часто посещающая сознание жестокость перестала пугать меня. Они умрут, и я не буду сожалеть об этом. Ведь это, как считает Богиня, во имя справедливости…
Однако к тем, кто послушен её воле, стихия благосклонна. Я очистила реку, от которой рыли траншею, и наполнила её рыбой, лишив всех этих людей голода. Все же, чем сильнее они будут, тем быстрее будет продвигаться работа. Пятьдесят тысяч демонов, двадцать пять тысяч обращенных в людей русалок, три сотни троллей, еще пару тысяч иных рас, включая фениксов, распределились по всей длине будущей реки. Сверху они выглядели плотным рядом мелких точек, что тянулся вперед на десятки километров. Три месяца…Я знаю, что этого времени хватит. Хватит, чтобы создать главное оружие в этой войне. Вражеские войска не дойдут до места битвы. Всех их погубит вода. Так ведь я смогу сделать народ счастливее, да?
— Эолин?
Я медленно повернула голову в сторону Фирюэль и улыбнулась её обеспокоенному лицу. Сейчас только мы остались в храме, да Джувиал, что сидел у одной из колонн, свесив ноги над пропастью. Место, в котором мы находились, напоминало открытую площадку над морем, которую ограничивал лишь высокий купол и статуи.
— Ты ведь уже не русалка…и не демон, я права?
Джувиал повернул к нам свою голову, сощурив зеленые глаза. Он был единственным из всех моих мужей, кто все знал, а потому не отходил от меня ни на минуту.
— Мне не нужно есть, пить и спать, — я опустила голову на камни, о которые бились волны, — я теряю эмоции и впервые не думаю о будущем, — Фирюэль подошла ближе, заглядывая мне в глаза, — но я все еще человек, потому что меня ведет мечта сделать всех вас счастливыми. И я знаю, что нужно для этого. Но как только срок истечет…
— Истечет?..
— Почему рыцарь провел остаток своей жизни в храме, Фирюэль? — я мягко улыбнулась.
— Я не знаю…
— Он стал залогом мира. Объединил народы, став для них Святым. А разве должны люди жить рядом с Богами? Стоит только дать кому-то возможность, и в мире тут же рождается несправедливость. Он отстранился, потерял человечность и запер себя в Храме, где предпочел умереть, не справившись с одиночеством…
— Но ты же…
— Нет, не волнуйся. Меня не постигнет столь жестокая судьба, ведь, оставив в этом мире нечто слишком ценное для себя, я не смогу забыть свое желание…
— Значит, все же Валькирии? — спросил Джувиал, поднимаясь с пола.
— Что это значит?
— Если я оставлю в себе всю силу, я погибну от неё, но я не могу этого сделать. Остается лишь правильно её распределить, верно?
— Значит, Валькирии это…
— Это мои дочери. Одна из них родится воином и станет героем и защитником этого мира. Две другие будут олицетворять собой день и ночь, оберегая равновесие. Четвертая станет великим магом и покажет народу истинные знания. Пятой будет подвластна запретная магия крови, и она станет карающим мечом за грехи людей. А шестая, — я посмотрела в сторону Джувиала, и тот грустно мне улыбнулся, — та, что будет ближе всех к людям, будет направлять заблудшие души по верной дороге, став самой справедливостью…
— Но что станет с тобой, когда они появятся на свет? — Фирюэль тяжело дышала, прижав руку к груди.
— Я останусь здесь. Одна, — тут же ответила я на немой вопрос в глазах сестры, что с ужасом их распахнула. — Мои дочери сделают счастливыми моих мужей, а мне будет проще присматривать за ними отсюда. Я уже не могу вернуться к людям, понимаешь?
— Но править этими землями…
— Будете вы с Лийамом.