Совершенно неподвижна, руки, как на парту, положила на колени, выставленные вперёд, и, пока другие ходят вдоль кружащей волны туда и сюда, поворачиваются к солнцу под разными углами, говорят по сотовым, едят что-то, курят — она смотрит море. И в её неподвижности нет никакой нарочитости — просто заслушалась. Джинсы и чёрная водолазка.
Я сажусь несколько сбоку, поодаль, сняв и подстелив свитер, и смотрю на девушку и на море.
И картина кажется мне настолько прекрасной, слёзы наворачиваются. Отвлекаюсь, чтобы записать, а когда вновь смотрю, она уже встает, обматывая шею шарфом. Белый шарф мне нравится тоже. Я ещё некоторое время смотрю ей вслед, а потом встаю и перехожу на то место, нахожу даже двудольную выемку в камешках, след её сидения.
Между мной и морем теперь возится бодрое семейство, толстенькая дочка очень хочет искупаться, ей говорят — нельзя. Мама потихоньку сдается, говорит: «Закалка». Но папа непреклонен.
Наконец и они уходят.
Море. Повернуть голову — горы, местами рыжие. По горам, цепляясь за лес, плывут рваные тени облаков, сами облака спотыкаются о верхушки, съедают от взгляда. Тени волнистые, изменчивые, разноцветные, вон та — сиреневая, а что ближе — серо-фиолетовая.
Протекают, как и тени, неторопливо, лёгкие, необязательные мысли. Типа того, что фактура вот у меня хорошая, и я могла бы очень красиво носить очень дорогие вещи. Но вместо — никак не меняю своим присутствием общего облика и разболтанной внешности провинциальной «ривьеры». И брюки не гладила даже после ночёвки в поезде.
Поросёночек, желавший искупаться, прибегает снова, сполоснуть копытца, прежде чем обуться. Нелепая и милая грация толстой девочки. Она заигрывается, увлекается камешками, смотрит пристальнее в них, пока не нахлынула волна, балансируя на одной ноге. Заканчивается тем, что она мочит туфли и в мокрых удаляется, на сей раз, вероятно, навсегда.
А я возвращаюсь к повторным мыслям.
Думаю, да. Надо смириться. Мне не носить дорогих нарядов — по крайней мере, в юности, так как она, в общем, проходит, если не прошла. Наступающая за ней молодая зрелость — состояние более приятное. Но вероятно также, что мне не познать богатства и в зрелости, впрочем — непечально. А ещё — вряд ли вполне вкусить радостей чувственной любви, хотя, конечно, всё же слишком рано для подобного вывода.
Поросёночек возвращается — ему даровано окунуться. Тут, словно в подтверждение давешним рассуждениям о фотоаппаратах, выясняется, батарейка папиного «фотика» «не тянет». Повторяется всеми несколько раз на разные лады: «не тянет… не тянет… не тянет…» Большое разочарование на маленьком пятачке. Мне тоже страшно жаль. Теперь не ради чего совершать подвиг.
…А может, я и не права, может, у других молодых женщин всё как-то совсем не так: одежда, мужчины. Но, кажется, как скажу, так и будет — больше просто некому говорить. Меня не радует, я бы хотела выслушать чьё-нибудь ещё мнение. Ахматова научила женщин говорить? Ничего подобного. Надолго погрузила в густое молчание или заставила болтать чепуху. Предоставила образцы: как примерно говорить на те и другие темы. Дала опыт феноменальной неискренности. Набор лекал, романтических шаблонов. С тех пор женщины повторяют выспренний бред, закатывают глаза и подвывают при чтении вслух, а бусы бряцают, как роковые мониста.
Опять семейство. Сталкиваюсь взглядом с мамой, улыбаемся друг другу. Фотоаппарат «тянет» на сей раз — то ли поменяли батарейки, то ли обманывали девчонку.
— Холодная вода? — спрашиваю, чтобы было без неловкости.
— Во! — мама выставляет большой палец.
Киваю.
Всё-таки, здесь, в Ялте, когда была в первый раз, мы, юные весёлые маргиналы, ощущали себя действующими лицами в театре, хоть и где-то на обочине Большой Жизни. В стороне от Крупных Событий. А сейчас вижу, событий как таковых нет — ни там, ни в других местах. «Должно же быть где-то такое». Такое. Где-то — скорее всего, отсюда не видно. Причудливая аберрация зрения, искажение оптики восприятия. Все события-то, они здесь и есть. Если точнее, происходят сейчас, вот в эту минуту.
Тёмно-серые с белым отливом волосы, чёрный плащ, большое грузное тело. Она сидит, нога на ноге, и говорит о чём-то молодому человеку. Он смотрит во все глаза, и я про себя восклицаю: неужто влюблен? И что она ему выговаривает?
Но замечаю табличку «Предскажу судьбу».
Сивилла почувствовала взгляд — оборачивается, чуть подается вперёд, говорит: «Подойди, что скажу».
Улыбаюсь, качаю головой. Нет, нахальная пифия, в случае чего я и сама тебе предскажу. Прошлое принципиально предсказуемо. О будущем говорить не приходится.