— Держи ее, уйдет!
Снова топот, потом отчаянный крик:
— Проклятые! Отпустите, кровопийцы!
Я с ужасом узнал голос Гавхар. Как помочь?!
— Гавхар! — закричал я. — Держись, не давайся!
— Ух, дочь шакала! Кусается! — послышалось снаружи. — Чего возишься, бери за волосы…
— Силы, как у породистой кобылицы! Ах, сука, кусается! На тебе, получай! — послышался глухой звук удара.
— Ну вот, теперь до утра не очухается… Полегче надо было, — упрекнул другой басмач.
Голоса приблизились, дверь распахнулась, в сером проеме показались темные фигуры. Я прижался к стене.
… Гавхар бессильно замерла на полу, и дверь захлопнулась. Голоса удалялись:
— До утра отойдет…
— А хороша, а?
— Другие тоже неплохие. Пошли скорее…
Руки у меня все еще были скручены.
— Я опустился рядом с Гавхар на колени и целовал ее волосы, плечи, лицо. Она не шевелилась. «Гавхар!»— звал я, она не отвечала. Не знаю, сколько времени просидел с ней… Вдруг я почувствовал, что она уже не лежит расслабленно, тело ее напряглось.
— Гавхар… — шепнул я. Она шевельнулась.
— Ты, Бекджан?.. Ох, Бекджан… девушек… опозорили… — она захлебнулась рыданием.
Я молча сидел рядом.
Гавхар уже плакала почти беззвучно, не разобрать — то ли плакала, то ли постанывала, и вздрагивала всем телом.
— Гавхар, милая, не надо… — шепнул я. — Встань, развяжи мне руки.
Гавхар послушно поднялась, развязала ремень, стягивавший мне запястья, и прижалась ко мне, обняла и снова затряслась в рыдании:
— Бекджан, милый, надо бежать, спаси меня, слышишь!.. Я не смогу, не переживу… Бежим отсюда!.. Придумай же что-нибудь! Если мы спасемся — выручим всех!.. Что ты молчишь? Или, может, тебя дядя спасет?! Тебя одного? Я все, все слышала! А что будет с нами, со мной, завтра…
Я обнял ее:
— Бежим, Гавхар!
Стены нашей тюрьмы были крепкие, дверь тоже не поддавалась, а поднимать шум я боялся — услышат нас, тогда уж не уйдешь!
Я искал хоть какую-нибудь щель, еще и еще ощупывал в темноте стены — и вдруг меня осенило. Пол! Ведь под ногами — песок!
Я расковырял ямку у стены, дальше пошло легче — песок был рыхлый, легкий, и скоро я смог просунуть под стеной руку. Гавхар все дрожала от нетерпения, торопила меня. Она помогла мне расширить ход, и наконец мы бесшумно выбрались наружу.
Было, наверное, уже за полночь, и в неясном свете ущербного месяца мы осторожно пробирались меж кустов… За спиной слышались пьяные возгласы, басмачи еще веселились… Раздался тонкий женский вскрик… Гавхар остановилась в нерешительности. Ведь мы оставляли девушек в лапах бандитов! Но как иначе можно было вызволить их? Кто-то должен добраться до наших, позвать на помощь… Иначе всем нам — смерть, не сегодня, так завтра, в этом сомневаться не приходилось, привычки басмачей были хорошо известны…
Я тронул Гавхар за руку. Надо было спешить — от того, сколько мы пройдем до рассвета, зависело наше спасение.
Мы вышли из кустарника на открытое место.
— Ты знаешь, где мы? — спросила Гавхар.
— Надо вернуться к реке.
Но ни Гавхар, ни я не знали, в какую сторону идти. Мрак окутал пустыню, тусклый свет месяца не мог побороть тьму, — может быть, на наше счастье, — и мы с Гавхар пошли наугад.
VIII
До рассвета мы ни разу не остановились, не присели отдохнуть. Я оглядывался все реже — погони за нами пока не было, все было тихо там, откуда мы шли. А может, еще и не хватились нас… Вполне может быть: пили, гуляли — теперь спят… Но радоваться рано — главная опасность еще впереди. Так просто нас из рук не выпустят. Хватятся с рассветом, — увидят подкоп, и два десятка верховых прочешут эту часть пустыни вдоль и поперек…
Да, наше спасение в том, чтобы уйти подальше. Добраться бы к восходу солнца до реки! Хотя именно там нас и будут искать в первую очередь.
К этим мыслям примешивались другие, светлые: Гавхар со мной, я спас ее, вот она, шагает рядом, и как знать, решился бы я без нее бежать, бороться до конца или валялся бы сейчас со связанными руками, надеясь на милость дяди…
Смерти я не боялся, за минувшие сутки я столько раз пережил ее, что страха не осталось. Понимал, конечно, что, если догонят нас с Гавхар, расправа будет короткой, никто не вспомнит о том, что я племянник Алибека… «Не нашли — и все, — скажут дяде. — Не видели, не встречали…» Да и мы с Гавхар скорее умрем, чем дадимся им в руки…
Пустыня тянулась без конца и края, темная, затаившаяся. Когда налетал ветер, шуршал песок — мне чудились тысячи маленьких змей, ползут куда-то, заполнили все пространство вокруг, подбираются к нам… Змей я всегда боялся…
Начало светать.
Идти становилось все труднее, ноги вязли в песке, рубаха у меня на спине была мокрой от пота… Наше счастье, что ночь выдалась прохладная, и пока не мучила жажда…
Но вот и солнце показалось золотым краешком над горизонтом, поднялось, в розовое и желтое окрасило пустыню. На душе как будто легче стало, хотя солнце и несло нам главную опасность: днем найдут скорее.
— Отдохнем немного, — предложили.
Гавхар посмотрела испуганно:
— Устал?
— Ничего, только в глазах рябит…
— И у меня… Ну давай еще немного пройдем, а? — Она оглянулась, долгим взглядом посмотрела назад — кажется, впервые за ночь.
Я кивнул, и мы зашагали дальше. Но идти было все труднее. Я потихоньку начал отставать от Гавхар. Откуда в ней столько силы — хрупкая, светлое порванное платьице на спине прилипло к лопаткам, на лбу капельки пота… И все же шагает, и шагает, и шагает — видно, что не остановится. И мне не даст. И я, сжав зубы, месил и месил ногами песок и уже только старался не отстать.
— Смотри! — сказала Гавхар.
Я поднял голову и увидел впереди гряду холмов. Гавхар смотрела на меня, и наконец-то в ее глазах была радость.
Холмы тянулись вдоль реки, и вчера мы перевалили их, когда басмачи гнали нас в пустыню. Значит, за ними должна быть река?
У меня уже не было сил радоваться. Я просто смотрел и говорил себе: вон холмы, за ними река, там будет легче… Туда надо дойти…
— Доберемся до холмов и там отдохнем, ладно? — спросила Гавхар.
Я снова кивнул, и мы снова зашагали дальше. А холмы, такие уже будто бы близкие, все не становились ближе…
Солнце поднялось высоко над горизонтом, сделалось жарко. В горле у меня пересохло, я с трудом передвигал ноги, от пота щипало глаза. Гавхар тоже смахивала со лба капельки пота, шла все медленнее, но с прежним упрямым выражением на лице. Сколько мы так прошли, не знаю, мне уже начало казаться, что холмы странным образом удаляются от нас…
— Ну ладно, — сказала Гавхар, словно оправдываясь перед собой. — Давай передохнем… Уже недалеко…
Песок был горячий, и солнце горячее, и видно было, как воздух дрожит и струится над горячим песком.
Я огляделся: бескрайняя желтая равнина, не на чем остановить взгляд, только цепочка барханов справа да гряда холмов впереди выделяются в жарком желтоголубом мире, указывают нам путь.
— Я думаю, теперь уже не догонят. Только бы до реки добраться…
— По-моему, река недалеко. Холмы похожи на те, откуда они следили за нами.
Гавхар блаженно растянулась на песке, подложив ладонь под голову, и глядела в голубое небо.
— Может, и лодку нашу найдем…
— Да зачем она… На тот берег по отмели доберемся… Я там незадолго до того, как погнались за нами, домики видел — кишлак, должно быть. Люди помогут…
И вот мы снова шагаем, и жжет солнце, и пересохло в горле, но зато холмы не удаляются больше, замерли на месте.
Потом начинают расти.
И вот мы у песчаной горы. Снизу кажется, что добраться до вершины невозможно. Мы с трудом переставляем ноги, по колено увязаем в песке, песок хрустит на зубах, но все же мы медленно поднимаемся. Потом ноги уже не держат нас, и мы ползем вверх, помогая себе руками. И вот наконец вершина холма, и мы одновременно видим где-то у горизонта серебряную полоску.