А что же Моника, которая меня, очевидно, когда-то заразила этим ледовым вирусом? Она была смешной маленькой дворняжкой со Среднего Запада, но не без шарма. Стеклянные Барби-глазки слегка безумно обводили окружающее пространство. Худая и чуть облезлая, она металась от бутерброда к бутерброду, заглядывая в глаза дававшему и посматривая, чтобы еще стырить. Моника была клептоманкой.
Я дал ей три прекрасных бутерброда — пение в нашем с Пашей бенде, фото-портфолио и музыкальный видеоклип. Она всегда уносила какую-нибудь мелочевку из моей квартиры. Я ей даже специально показал стакан со шпильками, в ванной, куда я складывал все, что забывали мои клиентки. Не брезговала она и мелочью из ящиков кухонного стола.
В то время мы играли в Анихау Кафе, по четвергам. Практически всегда я брал ее с собой, но никогда не отстегивал денег, просто кормил где-нибудь после работы. Я это делал не зря. Дворняжка всегда знает, из чьих рук она кушает.
Нашли мы ее фактически на улице. Мы дали объявление на интернете, и она явилась на зов, пришла с улицы Клинтона, где она жила в то время. Круглая, но поджарая попка была обтянута ремнем со всякими железными висюльками. Ею она постоянно вертела, так уж у нее это место устроено. Пела Моника на четверку с минусом, или на «В» с минусом, если оценивать по американской системе. Слабые вокальные данные она заменяла громкостью и энтузиазмом. За энергичность и фанатизм я поставил бы ей десять из десяти.
В первые годы я как-то ее особенно не замечал, у меня тогда были Ева, Лайма, Дорота и так далее. А потом, когда спал первый гребень последней волны восточно-европейской иммиграции, я несколько освободился от обязанностей и обвел вокруг пьяным взором. Рядом со мной широко открывала прекрасный белозубый рот девочка с Дикого Запада. Она от нас не отставала и участвовала в большей части концертов и вечеринок. Вот и сейчас, Моника с энтузиазмом пела и трясла попкой в кремовом платье. Мы джемовали в ресторане со странным названием «Безымянный» (No Name). Мне там отдавали весь вечер по пятницам, и я собирал затейливые сборные команды из музыкантов Нью-Йорка. Однажды, я даже привел настоящий диксиленд-бэнд и играл с ними на барабанах.
Дурацкие туфли на каблуках, минимум на размер больше, чем нужно, не давали Монике развернуться. Она все время теряла баланс, хватаясь за меня. В основном, я придерживал ее за попку. Упругие мышцы упирались в мою ладошку и охватывали ее крепким кольцом. Совершенно случайно я просунул пальцы чуть глубже, между ног, и Моника запустила пару фальшивых нот, чуть не выскочив из огромных туфель. Похоже, я воткнул даже глубже, чем ожидал. Это получилось легко — нижняя часть платья была оттопыренной, с кучей полупрозрачных юбок. С этого момента в ее глазах появились свежие искорки.
Зууууууууууууууум…
Я лизнул ее мармеладку. На вкус она была ничего, правда, с легким оттенком то ли нафталина, то ли уксуса. Товар однозначно залежался на полке. Я перевернул ее на живот. Тут же, не испытывая судьбу, тихонько расстегнул штаны и быстро начал наступление. Моника вдруг очнулась от спячки и запричитала что-то, возражая, хотя было уже поздновато. «Хорошо», — ответил я, продолжая наступательные движения. Моя правая рука лежала у нее под животом. В желудке у дворняжки хлюпало. «Лишь бы в туалет не побежала», — только и успел подумать я.
И вот, все-таки случилось, хоть я и спешил как мог. Зазвенел ее сраный мобильник. Моника потянулась к сумочке, вместе со мной, толкающим ее сзади. Я убрал ее руку и завернул под живот. Другая рука потянулась за мобилой.
Моника была страстной тусовщицей. Звонок и треп по телефону — две священные коровы любой «пати-герл» в Нью-Йорке. Я знал, что дальше бороться бесполезно, и слез. Мой факел потух и задымился.
— О, как классно, что ты позвонила. Что нового?
Что нового, блядь! Успела поесть и посрать, а вот сейчас звоню тебе, чтоб обсудить это важное событие. Мы ведь не трепались целых полтора часа!
Так это меня тогда расстроило, что я даже сейчас огорчился. Вы когда-нибудь забирали у голодного пса тарелку с ужином? Помните выражение на его морде? Это был я. В связи с этим расстройством, решил перестать маскировать в тексте слово «блядь».
Оказывается, у этого слова есть сексуальный коннотативный подтекст. Также обсценный (вот словечко?) контекст есть у слова «корова». Термин «обсценный» русские ученые слямзили с английского «obscene» и означает он — оскорбительный, бранный. Далее, русский ученый с украинской фамилией Зализняк предполагает, что в старых русских грамотах «корова» и «курва» было одно и то же слово, просто с описками. Теперь, благодаря тяжелому труду русских филологов, мы знаем, почему женщин часто называют «коровами», ведь это то же самое, что «курва». Кроме этого, ученые единогласно утверждают, что «блядь» означает «обман, вздор, ошибка, ересь; обманщик, пустослов; заговорщик». Русский язык весьма любопытен. «Манда» — плохо, «мандарин» — хорошо, «Мадина» — хорошо, «мандище» — плохо.