Основой этого метода послужили изученные мною на практике законы органической природы артиста. Достоинства его в том, что в нем нет ничего, мной придуманного или не проверенного на практике, на себе или на моих учениках. Он сам собой, естественно вытек из моего долголетнего опыта».
Станиславский был против того, чтобы терминология «системы» заменила ее сущность.
«Система» Станиславского отнюдь не должна увеличивать количество театральных «трезвенников». Ум, которого хватает только на анализ, на разобщение, расчленение, без силы на то, чтоб в неделимое целое слить разрозненное, не приводит к творчеству. Рассудочность вместо разума, скептицизм вместо веры, отрицание без утверждения — бесплодны.
Нам не нужны зубрилы, начетчики, справочники театральных истин. Нам нужны артисты с уважением к живым истинам прошлого, со страстью и волей к отысканию новых. Пусть не тянут рук к «системе» Станиславского ленивые мыслью, пустые чувством, с характером потребителей, с наклонностями растратчиков — им не быть наследниками художника-титана. Только ищущий, взыскательный к себе, только неленивый воспримет «систему» Станиславского как ключ к своему дарованию.
Правда и свобода актера на сцене достигаются трудом, всю жизнь длящимся, его собственным трудом. Нельзя за себя поставить батрака. Без трудоспособности, без трудолюбия — этого всепобеждающего качества — актеру не добиться на сцене свободы. Без самодвижения актеру остается надеяться только на толчки извне, но это унизительно.
Деятельностью: педагогической, режиссерской, сценической — мы обязаны доставить бессмертие творческой теории Станиславского, сделав ее убеждением, совестью, верой, творческим дерзанием сотен и тысяч деятелей советского театра.
«Система», по вере Станиславского, — «целая культура, на которой надо расти, воспитываться годами. Ее нельзя вызубрить, ее можно усвоить, впитать в себя так, чтобы она вошла в плоть и кровь артиста, стала его второй натурой, слилась с ним органически, раз и навсегда, переродила его для сцены. “Систему” надо изучать по частям, потом охватить во всем целом, понять ее общую структуру и остов. Когда она раскроется пред вами, точно веер, тогда только вы получите о ней верное впечатление».
Постигнутая актером «система» внедряется не только в сценическую жизнь актера, она — за ним, она — в нем и тогда, когда он в полутьме кулис перед выходом на сцену, и в коридорах театра, и в гримировальных комнатах, и по выходе из театра, на улице, дома, во взаимоотношениях с близкими и незнакомыми людьми, она неразлучна с художником сцены, она с ним везде, повсюду, всегда…
В конце книги «Моя жизнь в искусстве» Станиславский пишет: «Я сделал, что мог, пусть сделает лучше, кто сможет».
Движется время — подвижна действительность.
Подвижна действительность — подвижным должно быть искусство, отражающее действительность.
Больше двадцати лет, что нет с нами Константина Сергеевича Станиславского. За это время мы пережили войну, радовались победе, принимали участие в восстановлении того, что разрушила война, в дальнейшем развитии техники, науки, культуры, искусства. Мы на сцене стремились отразить новое в жизни, в человеке — нашли ли мы всей актерской громадой новое в искусстве?
Развили ли «систему» Станиславского, заменили ли мы ремесло творчеством?
Пока мы больше развиваем центростремительную силу — скрупулезно изучаем самого Станиславского, но это только первый, очень затянувшийся этап. Второй этап — развитие силы центробежной, то есть от Станиславского ко всем тем, кто решил отдать свою жизнь сцене.
Этот этап нами почти не начат. А Станиславский никогда не хотел, чтобы мы, малые по сравнению с ним, чувствовали себя в присутствии его малыми и слабыми. Он хотел, чтобы мы росли и крепли, чтобы мы отнюдь не отрекались от самостоятельности в мыслях, делах, открытиях. Если взглянуть правде в лицо, мы сегодня скорей добросовестные подражатели теории Станиславского, чем достойные продолжатели ее.
«Система» Станиславского потому-то и сродни советской действительности, что она воздвигнута чувством нового, что она может быть источником творчества многих тысяч актеров, что она в силах помочь созданию ими того, чего до сего мига не бывало.
Так неужели мы допустим, чтобы наследство Станиславского не обогащало тысяч и тысяч актеров, обогащаясь в свою очередь их творческим опытом?
Позволю заметить, что для этого надо, чтобы преподающие меньше учили, а молодежь больше и самостоятельней училась, чтоб изучала и познавала смысл учения Станиславского, впитывала его применительно к себе, не удовлетворяясь знанием его отдельных элементов.