Самый гениальный пианист не может словами научить кого-либо играть на рояле, если учащийся фортепьянной игре не придаст своим «перстам послушную сухую беглость и верность уху». Мало понять «систему» с чужих слов, ее надо познать, в нее поверить.
Чтоб «грызть гранит» любой науки, мало иметь крепкие зубы, требуются духовные силы: воля, внимание, фантазия; ведь даже в математике, самой точной науке, нельзя обойтись без фантазии.
Мы не вправе опрощать свою профессию, обескрыливать ее. Сценическая грамотность никогда не станет творчеством.
Нет другого цвета у сценического ремесла, кроме серого. Бессмертие «системы» Станиславского — в творческой инициативе актеров сегодняшнего и завтрашнего дня. Ее достоинство — в неисчерпаемости творческой энергии, какую она сообщает познавшему ее.
Наша задача — защитить революционное значение «системы» от обвинения в догматизме, но защитить не словами, а творческими делами.
Почему людей, которые живут в четырехстенных комнатах, влечет к себе мир сцены, жизнь в трех стенах?
Почему интересны им мы — нагримированные обитатели комнат с недостающей четвертой стеной?
Какие в жизни бывают березы, луга, леса, восходы и закаты, какие озера, какие облака! И какие в действительной жизни несомненно живые люди!
Почему же зрители приходят к нам в театры, где рисованное небо, где березы прикреплены к доскам сцены, где колеблются стены комнат?
Зрители приходят в театр узнать знакомое, познать неведомое.
Для того чтобы зритель узнавал знакомое, драматургу, режиссеру и актеру достаточно каждому в своей области быть опытным профессионалом. Но, для того чтобы зритель познал незнакомое, драматургу, режиссеру, актеру надо обратиться к своей, только к своей творческой природе: своя, неповторимая, всесильная, она придает сценическому образу не только правду, но и ошеломляющую новость.
В главе «Заключительные беседы» есть замечательные страницы: в них — итог жизни великого артиста, весенняя юность и сила его мечты.
Воздавая должное великим искусникам, восхищаясь совершенством их мастерства и техники, признавая их игру подлинным творчеством, согретым изнутри человеческим, а не актерским чувством, Станиславский ставит точку, чтобы следующую строку начать с «но».
«Но… мне не хватает в этой игре лишь одного: потрясающей, оглоушивающей, осеняющей неожиданности! Она вырывает почву из-под ног и вдруг подкладывает другую, на которой смотрящий никогда не стоял, но которую он отлично знает чутьем, предчувствием, догадкой. Но он видит эту неожиданность, лицом к лицу встречается с ней впервые. Это потрясает, порабощает и берет в плен целиком всего человека… Рассуждать и критиковать нельзя. Это несомненно, так как эта неожиданность пришла из самых глубин органической природы, сам актер потрясен, порабощен неожиданностью. Артиста влечет куда-то, но он сам не знает куда…
Эта игра прекрасна своим смелым пренебрежением к обычной красоте. Эта игра сильна, но совсем не той логикой в последовательностью, которой мы любовались в первом случае. Она прекрасна своей смелой нелогичностью. Ритмична аритмичностью, психологична своим отрицанием обычной общепринятой психологии. Она сильна порывами. Она нарушает все обычные правила и это-то именно и Хорошо, это-то и сильно…
О такой игре не скажешь, что она хороша. Не скажешь, зачем это так, а это не так. Оно так, потому что оно есть и другого быть не может. Критикуют ли гром и молнию, морскую бурю, шквал и шторм, рассвет и заход солнца?»
Не знаю более жаркого исповедания творческой веры. Не читала, не слыхала, чтоб кто-либо с такой ясностью указал бы высокую, дальнюю и манящую цель искусства актера.
Станиславский не называет имени триумфатора, потому что в воображении Станиславского триумфатор многолик: их тысячи, десятки тысяч тех, кто нашел подходы к своей творческой природе, кто разуму подчинил интуицию, кто знает пути к достижению полной сосредоточенности всей своей духовной и физической природы.
Не смогут овладеть силой мысли и слова те из нас, кто и сегодня продолжал бы поклоняться актерскому «нутру», кто в искусстве дорожил бы только стихийностью. Признавая чары чувства, мы — актеры — передали сегодня разуму верховное руководство.
Освоить профессию драматического актера — значит уметь становиться многими и разными, достигая предельной конкретности и идейной силы каждого сценического образа.