Клим, прибывший на съезд несколькими днями раньше и успевший уже познакомиться с положением дел, рассказал Михаилу о соотношении сил большевиков и меньшевиков, о том, как сложилось оно сейчас, перед открытием съезда, и в заключение добавил:
— Съезд называется Объединительным. Но мне кажется, что объединение с меньшевиками невозможно. Если не мы, то организации на местах никогда не согласятся на объединение. В этом, по крайней мере за Донбасс, я ручаюсь.
— Такие же настроения и у нас, — заметил Михаил.
— Да? Это хорошо. Значит, будем держаться крепко. Ты видел Ленина?
— Нет, не успел, — немного смутившись, ответил Михаил. Он не сказал, что до сих пор с Лениным ему не приходилось встречаться, что он даже не знает, как подойти к Ленину, вождю и создателю партии.
— Бой будет, крепкий бой будет,— взглянув на Михаила, еще раз подтвердил свое мнение Клим.
— Теперь я понимаю это, и, если жалею, то лишь...
— Чего?
— При входе меня назвали юношей... Я и в самом деле молод. Боюсь, что это помешает...
— Не помешает, — перебил Михаила подошедший к ним дед Тарас. — Молод, а стреляный, — усмехнулся он. —'Под пулями полковника Мина стоял и не кланялся, помню.
И старик рассказал Климу о декабрьском восстании в Москве, о пулемете, который отбил у противника Михаил, о том, как дрался молодой Фрунзе с царскими войсками на баррикадах Пресни. Разговаривая, они не заметили, как в зале наступила тишина. Человек, стоявший за столом президиума, громко произнес:
— Первое заседание делегатов четвертого съезда Российской социал-демократической рабочей партии объявляю открытым.
Владимир Ильич полусидел на подоконнике, упершись одной ногой в пол. Фрунзе стоял рядом. Голосом, в котором чувствовались смущение и что-то похожее на робость, он рассказывал Ленину о забастовке текстильщиков в Иваново-Вознесенске в мае — июне 1905 года, о массовых и многотысячных митингах на Талке, о полицейских провокациях, о зверских расправах с рабочими; рассказал об участии ивановских и шуйских боевиков в баррикадных боях в Москве, о «голодном бунте» в Шуе, о настроениях рабочих и крестьян. Владимир Ильич слушал внимательно, иногда одобрительно кивал головой, иногда хмурился. Но чаще всего на губах его играла легкая, едва заметная улыбка. Когда он улыбался, к глазам собирались морщинки.
— Так, так, — одобрительно говорил он. — Повторите, пожалуйста, еще раз ваши мысли в связи с декабрьскими боями в Москве.
— У дружинников, да и у руководителей дружин и отрядов боевиков, мало было военного опыта, знаний. Баррикады лишь заграждали движение, их легко пробивали винтовочные пули. У рабочих отрядов много было боевого энтузиазма и не было умения вести бой. Царские офицеры в военном отношении были, конечно, более подготовленными, тактически правильнее располагали силы.
— Да, это верно. Очень верно. Большевикам надо знать военное дело, иметь своих офицеров, которые военными знаниями превосходили бы слуг царизма. Вы читали «Анти-Дюринг»?
— Да, — удивился Михаил неожиданности вопроса.
— Там, у Энгельса, есть прямое указание на необходимость для революционеров овладения военными знаниями. Революции нужны свои офицеры. Помнить об этом надо особенно вам, молодым людям. Вот вы сказали, что руководили отрядом боевой дружины ивановских ткачей, учились метко стрелять и стреляли, вероятно, успешно?
— Без промаха, Владимир Ильич,
— Это хорошо. Но в бою одного этого мало. Там надо уметь руководить, командовать, принимать решения, тактике врага противопоставлять свою, более совершенную тактику, побеждать врага. Согласны?
— Безусловно! — искренне вырвалось у Фрунзе.
— А рабочие интересуются военным делом?
— Когда в Иванове и в Шуе организовалась боевая дружина, многим приходилось отказывать в приеме. Принимали только самых надежных. Провалов не было. Полиция знала силу боевиков.
Михаил не чувствовал больше робости перед Лениным. Казалось, беседует он со своим старшим, опытным и строгим другом. Хотелось так много сказать Владимиру Ильичу, посоветоваться с ним, но Михаил боялся, что и без того уже задержал Ленина своим разговором.
Отвечая на вопросы Владимира Ильича, Фрунзе говорил кратко, стараясь как можно проще и яснее высказать то, о чем думал.
— Ну, как, понравился вам Стокгольм?
— Не успел еще рассмотреть город, Владимир Ильич, — ответил Фрунзе. — И не до того было... Волновался я, когда шел сюда, па съезд...
— Почему? Что вас беспокоило?
— Молод я. Приехал на партийный съезд, а ведь я еще...
— Юности надо не стесняться, товарищ Арсений, а гордиться ею, — быстро перебил Михаила Владимир Ильич. — А на них не обращайте внимания, — он показал на проходившего мимо меньшевика Дана. — У них революционного опыта гораздо меньше, чем у вас. Городом займитесь обязательно. Есть здесь хорошие музеи,театры. Обязательно побывайте! Вы ведь подпольщик, а это значит, что в театры, музеи, на концерты не ходили. Опасно было. Вот и постарайтесь провести с пользой свободное время.
К окну подошли Ворошилов и незнакомый Фрунзе товарищ. Подойдя к окну, этот товарищ улыбнулся Ленину и сказал:
— А я ищу вас, Владимир Ильич. Там ждут...
— Иду, иду.
Ленин быстро, по-юношески, вскочил. Собираясь уйти, он повернулся к Михаилу:
— Я не прощаюсь с вами, мы еще увидимся.
Он пошел по коридору рядом с позвавшим его товарищем. Михаил смотрел им вслед, слышал их разговор, но слов разобрать не мог.
— Как все неожиданно! — проговорил он. — Только что я говорил с Лениным, просто так, по-товарищески.
— И рассказывал ему о своих ивановских ткачах? — улыбнулся Клим.
— Да.
Мечта
Хорошо на Талке жарким летом. Быстрая, холодная вода освежает тело. В будни здесь безлюдно и тихо.
Михаилу редко удавалось побывать на Талке. Но сейчас и он не устоял, поддался уговорам товарищей. Пошли к реке прямо из лесу, после собрания.
У опушки леса, на холме, поставили двух «часовых». Третьего отправили на другой берег и, весело покрикивая, побежали к воде, сбрасывая на ходу одежду. Первым окунулся Фрунзе. Вынырнув, он глубоко, с наслаждением вздохнул:
— Ух... Давно не купался.
— Благодать, — весело ответил «Сизый». — Не вода, а бархат. Всю бы жизнь сидел в ней.
И он на самом деле сел на дно. Только голова торчала из воды.
— За границей, Арсений, небось, нет таких удовольствий, — сказал старый Еремыч.
Михаил не успел ответить: от опушки донесся свист. Свистнули первый раз долго и мягко, второй коротко и резко. Купающиеся замолкли, выскочили на берег, кинулись к одежде. Быстро принялись натягивать рубахи. И вдруг — новый сигнал: три долгих, мягких, как соловьиная трель, успокаивающих свиста.
— «Чортов дачник», наверное, пасется поблизости, — недовольно промолвил «Челнок». — Ушел, — добавил он прислушиваясь.
— Когда хоть выкупаться можно будет спокойно, — проворчал «Сизый».
— Не скоро. Но уж зато вволю накупаемся, — сказал Михаил.
Через некоторое время, выйдя на берег и выбрав местечко, легли греться на солнце. Все молчали. Тихо на
Талке. Только чуть слышно струилась вода. Еремыч достал кисет, свернул цыгарку и закурил.
— И есть же люди, — начал снова «Сизый», — для которых природа — первый враг. Нет того, чтобы потерпеть. Как ты думаешь? — «Сизый» повернулся к Михаилу. — При социализме будет издан закон, запрещающий курить табак?
— Обязательно будет,— улыбнулся Михаил.
— И еще один будет закон, — сказал Еремыч. — Конфект чтобы никто в рот не брал. Ты, «Сизый», небось, за день фунтик — не меньше — иссосешь. Доход от тебя купчишкам.
— И вот, товарищи,— мечтательно начал «Челнок».— Представляется иногда, что мы победили, настал социализм. Иду я по улице свободно, ничего не опасаюсь, хочу в театр иду, смотрю представление, хочу поехать в Петербург — еду, делаю, что хочу. На улицах нигде ни одного городового, ни одного шпика! Люди идут веселые, свободные. Это душой надо почувствовать.