Сколь привлекательной казалась мне эта картина бесконечной перспективы времени! Но тут же во мне зародилось сомнение: неужели во всем этом нет никакого смысла? А жизнь — это всего лишь процесс бесконечных изменений, и существа различных видов приходят к «власти» лишь потому, что пришла их очередь? Наверняка должна быть какая-то более высокая цель — возможно, скрытая от нас, но божественная.
Мой пытливый ум, должно быть, был изрядной пыткой для моих родителей. Мама, находясь в Италии в 1933 году, писала мисс Хенсон: «Скажи, пожалуйста, мальчикам, что я велю им вести себя хорошо и это поможет им и мне хорошо провести время. (Я уверена, что Дональд найдет слабое место в этом аргументе, но ты все же попытайся!)».
К счастью для меня, мама и папа никогда не отбивали у меня охоту задавать вопросы. Однажды, когда мне было пять лет, я стоял в ванной и наблюдал, как папа бреется. Я пытался разрешить одну из величайших загадок детства: как же Санта Клаус может посетить каждый дом на земле в одну ночь? Наконец меня осенило: «Папа, ведь к нам приходит не настоящий Санта Клаус?»
Папа, будучи слишком честным, чтобы настаивать на обратном, но в то же время очень уважающим сладкие мифы детства, чтобы согласиться со мной, уклонился от прямого ответа. Я прекрасно его понял. Я сразу решил, что будет куда лучше продолжать верить в Санта Клауса. В таком смысле я верю в него и сегодня.
Мифы составляют важную часть нашей жизни. Как это ни парадоксально, они также важны для поиска человеком реальности, поскольку помогают придать мышлению гибкость, необходимую для поиска новых решений старых проблем.
Мифы играли большую роль (правда!) в моем образовании. Я любил греческую мифологию, приключения короля Артура и его рыцарей Круглого стола, легенды о Робин Гуде, Питере Пэне, сказки братьев Гримм, истории из Ветхого Завета — все это мифы, в которых в конце концов побеждают добродетель, смелость и благородство. Жизненный опыт не всегда может подтвердить справедливость таких нравоучений, однако умудренные опытом мужчины и женщины всегда настаивали на том, что справедливость в конечном счете торжествует, даже если срок расплаты уходит далеко за горизонт нынешнего понимания человека. «Ято дхарма, тато джая» — сказано в Священных Писаниях Индии («Где справедливость — там и победа»). Действительность может быть необычнее вымысла, однако часто вымысел в более глубоком смысле бывает правдивее, чем действительность. Я думаю, достойно сожаления то обстоятельство, что в современной системе образования так мало внимания уделяется изучению древних мифов. Мифы значительно обогатили мое собственное развитие.
Кроме того, культура Румынии, по сравнению с культурой прагматичной Америки, больше способствовала развитию искусства рассказа легенд. В детстве мы с братьями имели возможность время от времени сравнивать эти две страны. Каждые три или четыре года папа получал трехмесячный отпуск для поездки в Америку. При этом все расходы оплачивала фирма. Мое первое путешествие туда произошло, когда мне было всего шесть месяцев от роду; затем — когда мне было три года, семь, десять и тринадцать лет. Лишь после того, как мне исполнилось тринадцать лет, мы обосновались в Америке.
Я помню мое изумление в возрасте трех лет, когда по прибытии в Лондон я обнаружил, что официанты, водители такси, просто люди на улицах — все говорят по-английски! Раньше я считал, что по-английски говорят только мои родители и их друзья. Няни, конечно, говорили по-немецки, и не было ли законом жизни, что почти все другие люди говорили по-румынски? Полагаю что, распределяя таким образом эти языки, я мог не путать их — возможно, это было еще одним примером высокой ценности процесса создания мифов. Однажды мама обратилась ко мне на румынском, и я ответил оторопело: «Мама, не говори со мной так!»
Глядя на Америку отчасти румынскими глазами, я делал открытия, которые вступали порой в конфликт с моей гордостью за свое американское происхождение. Я до глубины души любил Америку. Я обожал ее деятельную энергию и испытывал благоговейный трепет перед ее стремлением опираться во всяком деле прежде всего на чувство здравого смысла. Американцы, которых я знал, казалось, совершенно точно знали, что нужно делать в любой ситуации. Я обожал их также за доброту, когда они выкраивали какое-то время в непрерывной и неуемной деятельности на то, чтобы быть добрыми. Однако с другой стороны, меня часто озадачивало то, как обычному разговору они придавали какое-то якобы «важное значение». Я заметил это у нескольких американцев в Телеаджене, особенно среди вновь прибывших. В Америке даже дети, казалось, всегда старались показать, какие они уже взрослые, какие умные и важные. Казалось, что им надоело оставаться детьми. Я удивлялся, почему так важно быть важным?