– Ну, мне так кажется. В моих обстоятельствах, понимаете. Я вдова. О многом приходится думать.
– Боюсь, мадам, я вас не совсем понимаю, – сказал я.
– Да? – Она вскочила на ноги и выглянула в окно. – К моему стыду, я не умею излагать свои мысли. Вечно ляпну что-нибудь не то. Моего мужа это бесило, он был офицером – при генерале Франко. Раза два или три даже встречался с ним.
Я понял, что продолжать расспросы бесполезно, но мне стало интересно, чем Беньямин так впечатлил ее. Хорошо узнать его она не могла. Если мои подсчеты верны, он провел здесь, в Портбоу, меньше одного дня в начале октября[2] 1940 года – это был последний день его жизни. Тем не менее мадам Руис расчувствовалась и прослезилась, когда я сказал, что он был моим другом. По ее напудренным щекам потекла тушь, оставляя в грубых складках кожи черные линии и углубляя морщины. На постаменте ее широкого лба высилась черная статуя прически. Наверное, в молодости она обладала неотразимой красотой, но сейчас выглядела отталкивающе.
– Помню, он тут был не один. Все очень приятные люди. Женщина была, средних лет, с сыном. И кажется, еще один мужчина. Из Бельгии – не то учитель, не то бухгалтер, не припомню. Большой путь проделали пешком, по горам! Совсем из сил выбились, бедные.
– Многие евреи этой дорогой шли?
– О да. И не только евреи. Я старалась помогать им, но это всегда было непросто. Мимо пограничников не пройдешь, а полиция местная – ей верить нельзя было.
Она едва слышно прошептала, что генерал Франко к евреям особой симпатии не испытывал. Нашла, чем меня удивить. История евреев в Испании – это история мученичества. Она уходит во времена Изабеллы и Фердинанда[3], постаравшихся рассеять нас по миру. Во время погромов по ночам небо лизали языки пламени, и корабли, набитые евреями, отплывали в Африку и на Ближний Восток.
– Вы ведь тоже еврей? – спросила она.
– Да.
– У вас в паспорте написано, что вы живете в Иерусалиме.
– Так и есть.
– Красивый, наверное, город, – сказала она. – У меня одна из сестер вышла замуж за еврея. Рослый такой, а на лбу фиолетовое родимое пятно. Мехами торгует. Бернард Коэн его зовут.
Ее взгляд говорил мне, что я наверняка с ним знаком. Я не стал ей отвечать: пусть это остается частью ее личной истории. Одобряет эта мадам Руис замужество своей сестры или нет – не мое дело. Скорее всего, она антисемитка.
Она познакомила меня с низеньким морщинистым человечком по имени Пабло. Быстро заговорив по-каталански, она объяснила ему, что мне нужно, и он, кажется, понял. Он привел меня к безымянной могиле в конце кедровой аллеи – там было около десятка таких захоронений. Морской бриз покачивал свисавшую с каменной стены сочную пурпурную глицинию. Мне сразу подумалось, что именно в таком месте – маленьком подобии неба на земле – и положено костям смешиваться с землей.
От Пабло несло вином, и он не внушал мне доверия. Как и мадам Руис, разговаривая, он смотрел в сторону.
– Вы уверены, что это его могила? – спросил я, пробуя свой испанский.
На выщербленной, покрытой пятнами каменной плите не было ни букв, ни даты, вообще ничего. Похоже, ей было куда больше десяти лет.
Пабло пожал плечами.
– Я сам его хоронил, – сказал он.
По крайней мере, так я понял его каталанский. Хоть я и лингвист по образованию, этот язык выше моего разумения.
Я не поверил ему, но не оставил его без чаевых и дал понять, что хочу побыть один у могилы друга – реальной или предполагаемой, под суровым синим испанским небом, раскачиваясь взад-вперед в молитве, как это мог бы делать раввин, окажись таковой здесь в тот страшный день 1940 года. Мне нужно было как-то завершить круг, который я начал вычерчивать так много лет назад, и постараться загладить вину за то, что никогда уже не исправить.
Наша переписка, длившаяся три десятилетия, резко оборвалась в конце весны 1940 года, и прошло какое-то время, прежде чем я узнал о его смерти – очевидно, это было самоубийство. По многим причинам это известие меня не удивило. Я скорее удивился бы, если б ему удалось добраться до Нью-Йорка, Кубы или Касабланки: для этого нужны были силы, которыми он явно не обладал.
Впервые я увидел Беньямина в 1913 году в берлинском кафе «Тиргартен». Давно уже исчезли эти прокуренные заведения на Курфюрстендамм с их прохладными мраморными полами, высокими потолками и комнатными растениями, нависавшими и склонявшимися над посетителями, словно существа из иного мира, но в те дни ничто не могло сравниться с ними. Там, заказав лишь чашку густого турецкого кофе, можно было часами сидеть и болтать о политике, философии, литературе, пока над Берлином не взойдет утренняя звезда. Со всего города сюда стекались молодые берлинцы, надеявшиеся выковать из себя интеллектуалов или художников, и испытывали свои умы и сердца друг перед другом.
3
Имеются в виду королева Изабелла I Кастильская (1451–1504) и король Фердинанд II Арагонский (1452–1516), которые в 1469 г. поженились и тем самым заложили основу для объединения Испании.