Разумеется, континент жил не только сиюминутными настроениями удельных князей. Уже лет пятьдесят на континенте был введен и худо-бедно функционировал афро в качестве общей денежной единицы. Функционировал Всеафриканский банк. С переменным успехом действовала Африканская лига. Но ее влияние на севере и юге было ощутимым; в Центральной Африке добрых шестьдесят процентов населения слыхом не слыхивали о геополитических образованиях такого уровня – им бы прокормиться. А это было непросто, начиная с конца двадцатого века, и становилось все более проблематичным к концу двадцать первого.
Но Йоханнесбург был красивым городом, который напоминал Берту деловые кварталы всех европейских центров одновременно. Город прибавлял в размерах с каждым годом; в нем возводились новые небоскребы. Однажды Берт провел почти целую ночь, высчитывая с приятелями вероятность коллапса в соответствии с законом, который предложил один из хитромудрых чуваков когда-то давным-давно полушутя – полусерьезно: экономический кризис приближается тем быстрей, чем больше меганебоскребов возводится. По расчетам выходило: ЮАР должна была коллапсировать раз этак пять за последние двадцать лет. А вместо этого республика все богатела, и в ее городах строились все новые небоскребы. И плевать на псевдонаучные теории, которые выводили закономерность между склонностью к совершению убийств и поеданием огурцов – статисты и таким любили развлекаться: практически все преступники когда-либо в своей жизни ели огурцы, значит, поедание огурцов развивает склонность к совершению убийства. Берт ел огурцы, которые были выращены на местных фермах, пил южно-африканское вино, знакомился с местными чиновниками, изучал местную инфраструктуру и присматривался к церквям.
Местные церкви добровольно присоединились к Мировой экуменической церкви, охотно приняли ее учение, символы и структуру; тем более перестраивать немногое пришлось, а взамен за подчинение они получали влиятельную структуру, которая готова была безо всяких условий прийти на помощь.
Берт знакомился с простыми прихожанами, если получалось, то и с работниками церкви, заглядывал в самые разные службы. Он все еще не представлял, как именно можно воспользоваться новоприобретенными связями, но не особо задумывался об этом – придет время, пригодится и такое. Пока же можно было позаботиться и о своих личных делах. Например, присмотреться к самым разным страховым фондам, поизучать законодательство, обратиться к паре-тройке экспертов. Кое-что продать, кое-что купить. Инвестировать деньги в один фонд, разнюхать насчет второго. В конце концов, когда за плечами нет пенсионного фонда миротворческой миссии, следует заботиться о своем будущем самому.
И разумеется, Берт узнал о еще одном отце Даге. Аморе. Отце Аморе Даге.
Как бы ни учила жизнь, что удивляться не следует ничему, что она способна на самые разные фортели, и как бы Берт ни старался отучить себя от такой глупой, подростковой эмоции, а особенно от ее проявления, он не удержался: хрюкнул, фыркнул, заржал. Ну ладно еще один Даг – их, как он сумел убедиться, в каждом епископате не меньше двух. Но чтобы назвать парня Амором? У него родители были те еще шутники.
Впрочем, такая непозволительная фривольность случилась, когда Берт изучал страницу местной церкви в местной же информационной сети. Это происходило дома, смешок не слышал никто и ничто, кроме стен, а значит, свидетелей такого легкомысленного поведения не было. И Берт продолжил знакомиться с отцом Амором Дагом.
Этот отец Амор был вроде совсем недавно закреплен за дальнейшим местом службы. Был свежеиспеченым иереем, сразу после семинарии. Хотя – и Берт внимательно изучал его биографию – этому отцу Амору было двадцать восемь лет. Не слишком ли поздно для выпуска? Даже если он был причислен к семинарии в двадцать один год, семь лет учебы все равно казались слишком большим сроком. Хотя нет: по юности он вроде собирался становиться врачом; аттестат не позволял – школьник Амор не очень дружил с дисциплиной, и его шансы поступить в престижный медицинский вуз были очень невелики; в качестве более длинного пути, который должен был в итоге привести его к желаемому, он окончил медучилище. Побывал в паре провинций в центре Африки как раз во время вооруженных конфликтов, а вернувшись, передумал насчет медицины. Хотя к числу недуховных дисциплин, которые он изучал во время семинарской учебы, относилась и психология экстремальных ситуаций.
Берт незаметно для себя переключился с изучения биографии этого Амора на рассматривание снимков. Их было до обидного мало, потому что Амор Даг был, как и остальные знакомые Берту Даги, привлекателен. Он казался отрешенным, если улыбался, то скупо, был, в отличие от светловолосого и светлокожего Горрена, таких же по типу дядюшки и кузена из кёльнского епископата, черноволос, смуглокож, темноглаз. Берт предположил бы, что в его крови был небольшой процент семитской крови. И отец Даг был ненавязчиво обаятелен и замечательно фотогеничен. В нескольких сюжетах о крошечных приходах в Ботсване, где отец Амор Даг отслужил год диаконом, оператор все время возвращался к нему. Ну ладно, церквушки, в которых Амору Дагу доводилось принимать участие в богослужениях, были совсем небольшими. Их здания были непритязательными, почти лишенными удобств, а поселения, в которых они располагались, – деревушками по триста-четыреста человек. Так что куда приятней глазу было следить за действиями приятного и кроткого молодого человека, чем за стариком-священником, пусть умудренным опытом, пусть приятным своей сдержанностью и благодушием, но – не Амором Дагом.
– Я начинаю всерьез думать, что этот клан имеет доступ к каким-то потусторонним евгеническим примочкам, – вслух провозгласил Берт. – Прямо подозрительное изобилие привлекательных людей в одной семье.
«Хотя нет, Горрена можно вычеркнуть, – про себя уточнил он. – Парень куда старше, чем хочет казаться».
Впрочем, за исключением репортажей о церквях, звездой которых был этот самый отец Амор Даг, помимо нескольких случайных упоминаний месячной давности, вроде «состоятся крестины/свадьба/отпевание такого-то, священник – отец Даг», случайно же встретившихся в архивах заметок о нем, сведений об отце Даге Берт не нашел. Вообще больше представителей этой семейки не встречалось. Словно они предпочли ограничиться старушкой Европой, это Амор Даг по непонятным причинам отправлялся добровольцем в самые разные, не очень объяснимые с точки зрения обывателя, места. Подумать только: окончить семинарию в Эссене, чтобы отбыть затем в Ботсвану. Добровольцем. Представить какого-нибудь кардинала Дага – тот только вещать о милосердии был способен, не более.
На тот момент, когда Берт узнал об Аморе Даге, тот предположительно служил где-то в Конго. В деревне, которая, кажется, и названия-то не имела. И СМИ дружно восхищались мужеством молодого священника, добровольно отправившегося в такое удаленное место.
Сам отец Амор, двадцати девяти лет от роду, закончивший семинарию не то чтобы предпоследним в списке выпускников, но где-то ближе к концу, в общественной работе, связанной с семинарскими буднями замечен не был – исключительно в рамках необходимого. И вообще ни в чем примечательном – ни скандалов тебе, ни каких-то невероятных амбиций. Горрен на осторожные расспросы Берта долго и сосредоточенно молчал, затем сказал: