— Он сейчас дает показания. В суде. — Амор, взяв себя в руки, начал рассказывать. — Альба смогла убедить людей из следственной группы, что Эше может стать очень полезным свидетелем. Ну и меня попросила, чтобы я побыл с ним. Мне все равно нечего больше делать.
Он долго молчал, сидел, свесив голову, словно прятал лицо от Яспера.
— Какие у тебя шансы вернуть разрешение? — спросил Яспер.
Амор поднял на него глаза. И снова бесконечная пауза. Удручающая, изматывающая — не для Яспера, для него.
— Не знаю, — честно признался он. — Скорее всего, пока не сменятся кардиналы, никаких. Потом — в зависимости от новых. Но навряд ли. Это пожизненное служение, брат мой, а кардиналы живут долго. Слава Высшим Силам за это.
Он нарисовал крест у себя на груди.
Яспер хмыкнул. Поморщился. Амор хмыкнул, потянулся и нарисовал крест на его груди. И задержал руку. Яспер воспользовался заминкой, перехватил ее и поднес к щеке, потерся ей и, глядя ему в глаза, поцеловал ее.
— И пусть их, — прошептал он.
Амор не спешил высвобождать руку. Смотрел на него, как если бы впервые разглядел что-то за привычной маской, и думал, привлекает ли его то, что он видел за ней.
— Скажи-ка, брате, — задумчиво начал Яспер, — ты ведь из Европы родом. И у тебя есть там знакомые. Были, по крайней мере. Наверняка ведь и в высших кругах вашей церковной знати. Не хочешь попытать счастья там? Вдруг они тебе как-то помогут? Чтобы быстрей рассмотреть твой протест.
— Я думал об этом, — нахмурился Амор и попытался вытянуть руку — Яспер почувствовал слабое движение, достаточно незначительное, чтобы не обращать на него внимание. Чтобы подразнить Амора и потому, что сам хотел, он еще раз коснулся руки губами, не сводя при этом взгляда с Амора. Тот — растерялся немного, но смущенным не выглядел. Яспер удовлетворенно усмехнулся и прижал ее к плечу.
— И? — лениво поинтересовался он.
— Это может привести к неожиданному результату. Политика, друг мой, — кисло пояснил Амор. — И там грызня стоит не на шутку. Это можно объяснять исторически, социологически, традиционно, как угодно, но в кардинальском совете сильны европейские кардиналы. Это естественно вызывает разные чувства у других церквей. Я уже думал о том, чтобы попросить… родственников походатайствовать за меня. Беда в том, что если он… если, — подчеркнул Амор, — согласится… если ему пойдут навстречу, то мой случай будут рассматривать куда пристрастней. И тогда у меня вообще не будет шансов. Просто потому, что я имел счастье родиться и учиться в Европе, а служить в Африке. Едва ли при моей жизни можно будет примирить разные части света, брате, как бы мне ни хотелось этого.
— И что теперь? — спросил Яспер.
— Не знаю, — грустно улыбнулся Амор. — Пока я сотрудничаю с миссией Альбы. Епископ Обен не возражает.
— Не возражает? — прищурился Яспер: что-то в интонации Амора его насторожило. Какая-то деланная беспечность.
Амор закатил глаза.
— Ну хорошо, ему плевать. У него свои проблемы. Ему не до меня.
— И какие же у него проблемы? — ухмыльнулся Яспер, давая понять, что знает и без скудной справки Амора.
Собственно, он не мог не радоваться, не признавать, что в этом была какая-то судьбоносная справедливость, явно не без участия Высших Сил затеянная. Дейкстра пересматривал один за другим законы и постановления в отношении церкви и находил их слишком либеральными, чрезмерно мягкими, недопустимо щедрыми, не соответствующими вкладу церкви в общественную жизнь. Люди, приближенные к Дейкстра или хотя бы неплохо его изучившие, могли подтвердить: в этом последовательном отстранении церкви от лигейской кормушки очень много личного; Дейкстра отказывался забывать, кого выбрали поддерживать кардиналы, с кем они предпочитали дружить. Более того, во время своего визита в Европу — одного из первых в новом статусе — он, встретившись с тремя кардиналами, познакомившись с работниками приюта, преподавателями и семинаристами, заметил при многих свидетелях, в том числе и африканских съемочных группах, что с огромным уважением относится к вкладу некоторых учреждений церкви в общественную жизнь, как например… и, получив относительно неплохое церковное образование, не может не удивляться, что церковь, вопреки современным философским и политическим взглядам, пытается ухватиться не только за меч духовный, но и за политический, более того, часто занимается политической деятельностью в ущерб делам милосердия.
— К сожалению, некоторые клерикальные амбиции я не могу понять, — строго заметил он.
За его словами следили очень внимательно; эту ремарку приняли как руководство к действию. Альбе оставалось только удивляться: она внезапно начала получать приглашения и даже предложения помощи. Она охотно пользовалась этим — глупо было бы пренебрегать — и открыто говорила, что к местным кардинальским подворьям не имеет отношения, а успешна не столько благодаря, сколько вопреки им, за исключением, разве что, отца Амора Дага: он — тот дар, за который нельзя не быть благодарной африканской церкви.
Помимо этого, СМИ не без злорадства заговорили о финансовых махинациях, в которые мегакорпы втягивали самые разные епископаты. Ряд церковных служителей давал показания: в качестве свидетелей обвинения. Некоторые — и в качестве обвиняемых.
Это едва ли помогло бы Амору. Это же значило, что из-за бесконечных треволнений, которыми наполнилась церковь, и он мог бесконечно долго оставаться под запретом.
— И это значит полную и абсолютную невозможность служить? — спросил Яспер. Он все еще держал руку Амора — прижатой к столу, время от времени поглаживая ее. Иногда Амор легко, почти незаметно отзывался — неуверенным движением пальцев, которое могло превратиться в ласку. Яспер рассчитывал на это.
— Служить в смысле проводить служения — нет. Совершать некоторые таинства — могу. Вообще жизнь священника не только из этого же состоит, нетерпеливый брате, — усмехнулся Амор. — Скорей даже наоборот. Служения — это кульминация, вершина духовной жизни, но чтобы до нее добраться, нужно переступать с камешка на камешек, идти шаг за шагом, обращаться к самым мелким деталям, чтобы ничего не упустить, понимаешь? Тогда и воскресное служение окажется в радость.
Он замолчал. Затем встрепенулся:
— Пора уже, наверное. У Эше завтра трудный день. Нужно, чтобы он как следует отдохнул.
Яспер спрашивал, Амор рассказывал, что именно Эше делал в Йоханнесбурге и как случилось, что он должен был выступать в суде. Альба еще и журналистов должна была привлечь в расчете на многие репортажи о нем, о других детях, оказавшихся солдатами. Она считала, что это должно помочь делу. Амор соглашался, но не мог не думать, какой нагрузкой это окажется для Эше.
Как-то незаметно Амор перешел на рассказ о том, что хотел бы делать дальше. Альба намеревалась — при поддержке своего епископа в Европе — организовать несколько миссий в наиболее всего пострадавших провинциях.
— Пока до них доберутся власти, пройдет немало времени, — говорил Амор. — А там ведь такие же люди. Им так же нужны помощь врачей, школы, самые общие консультации по социальному праву тоже. Иными словами, всё. Простая поддержка, Яспер. Там же каждый первый страдает от посттравматического синдрома. Если они не были в трудовых лагерях или их не сгоняли на какие-то принудительные работы, то велик шанс, что их насиловали, или они видели, как других насилуют и убивают. Или как Эше. Их заставили взять оружие, и они поступали, как им велели. Это сняло с них ответственность тогда, но сейчас они переживают все это в десятикратном размере. Я уже не говорю, через что они прошли, помимо этого. Я сейчас заканчиваю интенсивные курсы, — неловко признался Амор, — психология. То, что я начинал в Европе, мало пригодно сейчас и здесь. И мне нужен хоть какой-то сертификат, хоть какая-то лицензия. Я надеюсь, что получится.
— И это будет значить, что ты все так же будешь колесить по задворкам цивилизации? — усмехнулся Яспер.
— Ничего нового, — пожав плечами, согласился Амор. — Если это у меня хорошо получается, зачем что-то менять?
— И как долго ты будешь заниматься этим?
Амор задумчиво смотрел на него. Честно ответил: