Крушина Светлана Викторовна
Путь Богини Мудрой
— Магия — это значит приложить свою волю к ключевому звену…..Магия — это вмешательство. Маг ищет и находит ключевое звено во всем, на что он хочет воздействовать, и затем он прилагает туда свою волю. Магу не надо «видеть», чтобы быть магом. Все, что ему надо знать, — это как пользоваться своей волей.
Дон Хуан ("Отделенная реальность" К.Кастанеда)
Глава 1
Величественный белокаменный храм пропал за стеной снегопада. Его стены из шершавого камня растворились в снежной круговерти, и только присмотревшись, можно было смутно различить их строгие очертания. Но снег залеплял глаза, и Лионетта не сразу поняла, что стоит перед храмом. Сначала она попросту растерялась: как же так, еще вчера на этом самом месте к небу вздымались сферические купола, а теперь осталось только клубящееся белое и холодное ничто? Колючей намокшей варежкой она стряхивала с ресниц снег, но тут же налипал еще и еще. Наконец, она догадалась подойти поближе, и из снежной каши проступили шершавые каменные стены, устремленные ввысь. Лионетта поднялась по старым истертым ступеням и вошла в галерею.
Тонкий слой снега лежал на каменных плитах пола. За Лионеттой оставалась узкая цепочка следов — единственные отметки на нетронутой белизне. Ряд простых, без украшений, колонн поддерживал крышу галереи. За ними продолжал падать снег, но сюда залетали редкие снежинки. Слева тянулась серая шершавая стена со множеством дверей из толстых, хорошо подогнанных досок. На них не было никаких отметок, и Лионетта машинально считала двери про себя. Через некоторое время она остановилась и, не постучавшись, потянула тяжелую дверь на себя.
Она перешагнула через невысокий порог и оказалась в маленькой полутемной комнате, или, вернее, в келейке. Здесь было ничуть не теплее, чем улице, и снег, налипший на накидку Лионетты, не спешил таять. Грубо оштукатуренные стены дышали зимой, а огонек одинокой свечи не мог прогнать стылый холод. Да и не для того горела свеча — она освещала страницы книги, помещенной на пюпитр. Перед пюпитром стоял темноволосый узкоплечий человек в рясе из тонкого серого сукна. При одном взгляде на его скудное, не по сезону, одеяние Лионетту тряхнуло ознобом. Человек был погружен в чтение и заметил гостью только тогда, когда она подошла и тронула его за плечо. Он сразу обернулся, и его бледное юношеское лицо с темным пушком над верхней губой и глубокими оспинами на щеках просияло улыбкой.
— Стрекоза! — сказал он негромко, но с искренней радостью. — Я не ждал тебя сегодня.
— Матушка прислала тебе гостинцы, — Лионетта показала маленькую корзинку, висящую у нее на локте. — Почему здесь так холодно? Почему ты не зажжешь жаровню?
— Холодно? Разве? Я не заметил.
— Ты ничего не замечаешь… — вздохнула Лионетта и поставила корзинку на топчан, накрытый шерстяным одеялом. Подошла к жаровне, которая оказалась задвинутой в угол, поворошила угли — они давно уже остыли и подернулись серым пеплом. — Можно развести огонь?
— Конечно, — юноша бросил последний взгляд на книжные страницы и переставил свечу с пюпитра поближе к топчану. — Отойди-ка чуть подальше, сестренка… — он протянул к жаровне тонкую руку, сложил пальцы в сложном жесте и вполголоса проговорил несколько отрывистых слов. На углях послушно вспыхнули и заплясали язычки огня. — Вот так-то, — с удовлетворением проговорил он.
Лионетта придвинулась поближе к теплу, протянула к нему ладони.
— А наставник не рассердится, если узнает, что ты тратишь магическую силу на такие мелочи? — озабоченно спросила она.
— Он не узнает…
Юноша встал рядом с ней, устремил взгляд на заалевшие угли; лицо его стало задумчивым. Глядя на него с тревогой и нежностью, Лионетта задалась вопросом: какие мысли сейчас бродят в его голове? Насколько далеки они от этой холодной кельи и заснеженного города?.. Он частенько витал в облаках, но даже Лионетте никогда не рассказывал о тех картинах, которые вставали в его воображении, и ее это безмерно огорчало. С самого раннего детства она мучилась своей непричастностью к его внутреннему миру.
— Пирожки же остынут! — воскликнула она с притворной тревогой, чтобы вернуть друга с небес на землю. Метнулась к корзинке, откинула сверху чистую тряпицу и извлекла из аппетитно пахнущих недр румяный пирожок. — Скушай, пока горячий, Лионель, — она протянула лакомство юноше. Тот вскинул на нее глаза, с явным усилием вынырнув из раздумий, и с извиняющейся улыбкой покачал головой.
— Спасибо, Стрекоза. Может быть, позже. Я не голоден.
— Мама непременно велела скушать, пока не остыли! — настаивала Лионетта. — Она говорит, что ты совсем исхудал.
И в глубине души она была полностью согласна с матушкой. Лионетте была хорошо известна строгость храмовых правил касательно пищи и напитков, и все-таки большинство служителей Двенадцати выглядели здоровыми и вполне упитанными. Лионель же, который еще даже не прошел посвящение, держал себя в такой суровой аскезе, что по сравнению с ней бледнели даже самые строгие храмовые посты. Глядя на его тонкие запястья и худые ключицы, выступающие в широком вороте ученической рясы, можно было заключить, что он вовсе никогда не вкушает земной пищи. Он, впрочем, всегда был худым, сколько Лионетта помнила, — но в его возрасте, как считала ее матушка, юноша должен много и хорошо питаться. И в этом Лионетта тоже с ней соглашалась. Правила правилами, но нельзя же так истязать себя.
— Нельзя же так, — огорченно сказала она вслух и опустилась на топчан. Потянула за рукав Лионеля, чтобы сел рядом. — Что ты с собой делаешь, Лионель? В спальне холод, есть отказываешься… Так ты заболеешь. Ну, я прошу тебя. Скушай хотя бы половинку, не обижай маму.
Лионель улыбнулся и взял пирожок. Разломил его пополам и половину вернул девушке.
— Хорошо, Стрекоза… М-м-м, как вкусно! Передавай от меня поклон матушке Аманде.
— Передам. Но почему бы тебе самому не зайти? Ты давно у нас не был.
— Прости, но, наверное, я не смогу, — Лионель сидел, вперив задумчивый взгляд себе в колени, и пальцем собирал крошки с серого сукна ученической рясы. — Я как раз хотел тебе сказать… Осенью я хочу пройти посвящение, и уже известил об этом наставника.
— Но тебе же только семнадцать будет! — изумленно ахнула Лионетта. — И наставник позволил тебе?
— Позволил. Мне придется много заниматься, чтобы быть готовым к осени… — добавил он почти виновато и поднял глаза.
Как это часто случалось в последнее время, Лионетта едва не задохнулась, встретившись с ним взглядом. Глаза у него были черные и такие большие, что удивительным казалось, как они умещаются на худом и узком лице. Они горели как уголья и обжигали самую душу. Увы, девушка прекрасно знала, что их жар никакого отношения к ней, Лионетте, не имеет. И все же он заставлял забыть и о глубоких оспинах, которые обезобразили лицо, и о несимметричности и неправильности его черт.
— Я буду мешать тебе, да? — с горечью спросила она.
— Нет, что ты, — ласково отозвался он. — Ты никогда не мешаешь мне. Но тебе будет скучно со мной, Стрекоза.
— Мне никогда не бывает скучно, когда мы вместе!
Он улыбнулся ей и опустил подбородок на сцепленные в замок руки. Широкие рукава соскользнули, открывая узкие запястья и тонкие предплечья. Руки у него были как у девушки. Но Лионетта как никто знала, насколько обманчиво впечатление хрупкости и слабости, и какая сила духа заключена в мальчишески худом теле.
— Так мне можно будет, как прежде, приходить к тебе?
— Конечно, приходи, когда захочешь, Стрекоза.
Украдкой Лионель бросил взгляд на пюпитр с оставленной книгой, и у Лионетты упало сердце. Ему не терпится вернуться к своим занятиям, а она мешает. Все-таки мешает, что бы он ни говорил…
Лионетта встала и, улыбнувшись через силу, с деланной бодростью сказала:
— Ну, я пойду. Матушка затеяла сегодня стирку, нужно помочь.