Похороны Брюса были проведены дважды – первый раз в Гонконге, а затем в Сиэтле, где его тело предали земле. Первая церемония была проведена для его друзей и поклонников, вторая была более интимной. Я решила, что Брюсу, возможно, понравилось бы быть одетым в китайский костюм, в котором он снимался в [Острове Дракона], он любил его и часто надевал, потому что чувствовал себя в нем очень уютно. Для похорон я арендовала помещение похоронного бюро в Каулуне. Оно было убрано в белые ткани, белый цвет у китайцев считается погребальным. Вначале здесь не было гроба, но каждый входящий в комнату направлялся к возвышению, напоминающему алтарь, на котором был помещен портрет Брюса. Весь алтарь был убран лентами и цветами, также и китайский стяг, на котором было написано – [Звезда, угасшая в пучине искусства]. Три пахучие палочки и две свечи были зажжены перед его портретом. После того, как каждый вошедший делал три поклона, он или она проходили за алтарь и там садились.
Когда прибыли Брендон и Шэннон, их одели в белые, сделанные из джута обрядовые накидки, и мы сели на специальные подстилки, положенные на пол. Вокруг нас были в основном друзья и родственники Брюса, включая его брата Питера. Китайский оркестр играл традиционную похоронную китайскую песню, которая звучит как [Аулд Лэнг Син]. Многие из известных звезд и авторитетных людей кинобизнеса присутствовали на похоронах. На улицах давка была ужасная, и я вспомнила хроникальный фильм, в котором были запечатлены похороны Валентине; здесь было около тридцати тысяч человек. Со временем гроб Брюса был внесен в комнату и установлен рядом с алтарем, теперь люди могли, проходя мимо гроба, взглянуть на Брюса в последний раз. Тело его было закрыто стеклянным футляром, чтобы никто не мог дотронуться до него.
Я решила похоронить его в Сиэтле. Я знала, что он предпочел бы тишину и спокойствие Сиэтла, где часто идет легкий свежий дождик, так любимый им, и где вокруг озера, горы и леса.
Меня также убедило в том и то, что политическое будущее Гонконга неопределенно, и я решила, что, возможно, наступит день, когда я не смогу попасть на его могилу.
К несчастью, во время перелета гроб был поврежден. Каким-то образом в него проникла влага, так как по прибытию в Сиэтл они обнаружили, что краска с синего костюма окрасила белый шелк, которым были обиты стенки гроба, поэтому пришлось ткань заменить. Конечно, в соответствии с китайским повернем, это означало, что даже после погребения он не обретет покой. Похороны в Сиэтле прошли намного тише и спокойнее. Собралось около двухсот друзей и родственников. Музыка была не традиционной, но состояла из сменяющих друг друга песен, которые любил Брюс, включая песню [И когда я умру]. Гроб был окрашен белыми, желтыми и красными цветами, которые были уложены в виде символа Инь-Янь. Гроб несли Стив Мак Квин, Джим Кобэрн, Дэн Иносанто, Таки Кумир, Петер Чин, брат Брюса Роберт.
Брюс был похоронен на кладбище [Лейк Вью], находящемся на берегу озера Вашингтон, которое он очень хорошо знал и любил. Я сказала, что Брюс воспринимал смерть человека следующим образом: [Душа человека – это эмбрион в теле человека. Ночь смерти человека – это день его пробуждения. Душа начинает свою жизнь]. Я добавила к этому, что в день нашего пробуждения мы снова встретимся с ним.
Тэд Эшли с огромным сожалением говорил о том, что мог он еще совершить – о великом будущем, которое по праву принадлежало Брюсу.
В заключение, стоя на краю могилы, Джеймс Кобэрн сказал последние слова: "Прощай, брат, это большая честь для нас, что мы жили с тобой в одно время. Как друг, как учитель, ты очень много дал мне, ты научил меня наилучшим образом проявлять данные мне природой мои физические, духовные и психологические качества. Спасибо тебе. Пусть ничто не тревожит твою душу". После этого он бросил белые перчатки, в которые были все те, кто нес гроб, в открытую могилу, и все остальные сделали то же самое.
Я вернулась в Гонконг переговорить с людьми, ведшими расследование. Я увидела Бетти и долго разговаривала с ней, убеждаясь все больше и больше, что, возможно, Брюс принял эквиагезик, или аспирин, или какую-либо другую таблетку, похожую на них по своему химическому составу и в тот день – 10 мая: но что самое главное, не смотря на то, что так до конца и не выяснилось, какая именно химическая реакция привела к этому – его смерть была естественной.
Я слышала всевозможные фантастические теории, каждый спекулировал его смертью как мог; и чем больше вы анализировали эти домыслы, тем более и более они казались вам абсурдными. То предполагали, что Ран Ран Шоу убил его, то говорили о том, что Раймонд Чоу организовал его убийство. Но правда была лишь в том, что китайцы потеряли своего великого героя и отказывались видеть его мертвым; отказывались поверить тому, что их супергерой – само человеческое совершенство – скончался так же просто, как любой другой смертный. Устав от всего этого потока слухов и контрслухов, от разного рода сенсационных утверждений, я публично попросила жителей Гонконга оставить его душу в покое: "Единственная вещь, которая имеет значение, это то, что Брюс ушел от вас и больше никогда не вернется. Но он будет жить в нашей памяти и в своих фильмах. Пожалуйста, помните его, его гений, его искусство, то колдовство, которое он обращал на каждого из нас… Я молю вас всех, пожалуйста, оставьте его в покое, не волнуйте его душу". Но ни один из них, должна я с сожалением сказать, казалось, меня не слушал.
Я провела в Гонконге шесть недель, пока не закончилось следствие, пока не отправила мебель и т. п., и в октябре я была уже готова вернуться в Америку. Я прошла через тяжелейшие испытания, находясь в состоянии оцепенения. Теперь я улетала из Гонконга от всей этой жаждущей сенсаций толпы, от всех этих слухов, от этой невыносимой жизни, когда я не могла даже выйти из дома. Я была рада тому, что снова возвращаюсь в Сиэтл, возвращаюсь к моим детям, возвращаюсь к жизни, но теперь уже к жизни без Брюса. В течение шести недель я находилась в окружении друзей и родственников Брюса, старавшихся облегчить мои страдания, насколько это было возможно. Я не чувствовала, что жизнь отнеслась ко мне несправедливо, я не считала, что жизнь была ко мне жестока, если она и была к кому-то жестока, так это, прежде всего, к Брюсу.
Я, в конце концов, имела счастье знать его, быть рядом с ним, прожить с ним девять удивительных лет, волнующих, прекрасных лет.
Одна из моих ближайших подруг Ребекка Хью оставалась со мной всю ночь перед моим отлетом из Гонконга. Как я уже говорила, все эти последние месяцы я жила в полушоковом состоянии. Я делала все то, что необходимо мне было сделать, так, словно я была совершенно нормальной и могла контролировать все свои действия. Я очень хотела действовать так, как мне казалось, того желал бы Брюс. Я не была сломлена, я не бросила все на произвол судьбы под ударами не контролируемого отчаяния. За всю нашу совместную жизнь он передал мне столько сил, что я была решительно настроена продолжать жить таким же образом. Все было так до тех пор, пока я не вступила на борт самолета, который должен был перенести меня из Гонконга в Америку, где у меня должна была начаться новая часть моей жизни, и вот только тут я внезапно ощутила всю тяжесть происшедшего. Все недавние события, все переживания, все чувства, все это неожиданно нахлынуло на меня, я вышла из состояния оцепенения, словно после полученного парализующего удара и стала вновь обретать сознание. Самолет все дальше и дальше удалялся от земли, горячие слезы побежали по моим щекам.
Я вспомнила строчки древнего китайского поэта Цзу Ей, которые были переведены Брюсом:
Джун Ри говорил о нем
[Брюс был человеком, рожденным для того, чтобы побеждать]