— Уважаемый! А как нам добраться до помещика Фельшау Арсения Саввича? Он должен где-то здесь проживать, на набережной, — спросил я чёрного фонарщика.
"Чёрным" я его окрестил из-за одежды, тот был полностью одет во всё чёрное — картуз, штаны и форменная фуражка с козырьком делали его практически невидимым во мраке ночи. Чёрная густая борода дополняла наряд. Идеальная маскировка. Если бы не свет керосиновых ламп, мы бы его не заметили.
— Как же, слышали, знаем, — сипловатым голосом ответил фонарщик. — Известный у нас в городе торгаш. Вот прямо до конца набережной и ступайте. В аккурат перед поворотом на шую врата червонные, на ём вензеля А. С. Ф. Сиречь инициалы. Там докумекаете.
— Благодарю, мил человек, — ответил я фонарщику и сложил руки в гассё на уровне груди, чем немало удивил фонарщика. Жест-то заморский, чуждый, непривычный местному взору.
Подъезжая к нужным воротам, я надеялся, что Арсений Саввич ещё не спит. И не погонит нас поганой метлой куда подальше в столь поздний час. А час действительно поздний, и богатеи, к коим относился наш купец, зачастую были капризные и неадекватные. Горевший в окнах двухэтажного особняка свет немного взбодрил мою надежду вскоре поесть и лечь спать. Невольно я отметил для себя, что свет в окнах был электрический. Похоже, состояние Арсения Фельшау действительно большое и позволяет ему, одному из немногих избранных, освещать личный дом электричеством от промышленной гидроэлектростанции. Мы громко постучали в ворота над вензелями.
В соседних дворах наперебой залаяли собаки, а из-за ограды Арсения раздалось хлопанье дверей и недовольное бурчание "Кого ещё чёрт принёс на ночь глядя?" Затем раздались приближающиеся громкие шаги кованых сапог. Мы ждали. Наконец, калитка распахнулась. Её отворил крупный седовласый мужчина с такой же седой бородой. Глаза его были красные, как и лицо, что означало либо нездоровое давление крови, либо злоупотребление горячительным. Судя по лёгкому шлейфу перегара, второй вариант был более явной причиной такого цвета лица. А, скорее всего, одно было тесно связано с другим. Одет он был в лиловый с голубыми цветами халат, из-под пол которого виднелись носки кованых черных кожаных сапог, чей топот мы и слышали. Лицо мужчины выражало явное недовольство и презрение, которое он даже не старался скрывать. Он окинул нас оценивающим взглядом, сделал свои выводы и спросил:
— Чего надо? Бродите тут среди ночи!
— Арсений Саввич, я ученик Мастера Азриэля. Он послал меня к вам, здесь письмо... — полез я было в мешок.
— Барин готовится отойти ко сну. Не велено никого пускать! Приходите днем, а покуда проваливайте! — прервал мою речь седобородый мужчина — видимо, слуга — и начал закрывать калитку.
Я просунул руку и ногу в проём и не дал закрыть дверь.
— Мы проскакали шестьдесят вёрст не для того, чтобы слуга Арсения Саввича нам закрыл дверь перед носом! — с нажимом процедил я. — Вот письмо от Мастера Азриэля. Передай барину, пусть прочтёт и сам решит, встретиться с нами сегодня или завтра.
Слуга засопел, недовольно глядя на протянутый свёрток. Потом взял. И выдал:
— Я, между прочим, дворецкий!
Слово «дворецкий» было сказано с такими важностью и пафосом, что должно было нам показать, видимо, огромное отличие этой должности от простого слуги. Наверное, старший слуга. Тогда я совсем не разбирался в этих чинах. После своего заявления высокомерный холуй закрыл калитку на замок изнутри и отправился в дом, недовольно бурча под нос. Снова захлопали двери. Несколько минут тишины и ожидания.
Арсений Саввич Фельшау сидел в своём кабинете-библиотеке, по обыкновению перед сном пытаясь хоть что-то прочитать из своей богатой коллекции книг. Причём, жанр чтива был совершенно не важен. Для купца и мануфактурщика это занятие заменяло снотворное.
У него действительно была богатая коллекция: тут и книги по навигации, по мореходству, учебники теории словесности, арифметики, для изучения древнегреческого и латыни, развлекательная беллетристика, несколько любовных романов. И много-много других. Здесь были как современные, так и старинные издания. Три стены кабинета Арсения Саввича полностью, от пола до потолка, были заставлены книжными шкафами с сочинениями. Библиотека для купца стала огромной любовью и гордостью. За немалые деньги он приобретал книги, пополняя свою коллекцию все больше и больше, а иногда люди его круга и сословия, зная о его увлечении и страсти к букинистике, дарили ему их при случае. Он искренне и честно хотел читать, постигать новое и подавать своим детям пример эрудированного и просвещённого отца. Но, увы: из всей своей огромной библиотеки Арсений Саввич полностью осилил от силы четыре-пять изданий. Как только он в очередной раз садился за стол перед раскрытым произведением, имея твёрдое намерение прочитать его, начинал читать и... И обнаруживал, что он только что проснулся, дремал он в сидячем положении, а прочитанными оказались всего две страницы, половину из которых он не помнил, хоть убей.
Арсений Саввич не поленился и даже сходил к врачу за консультацией. Тот провёл свои манипуляции и только развёл руками. Потому как в этом отношении барин был совершенно здоров. "Чтение — просто не ваша стезя", — так звучал вердикт доктора. Барин не сдавался, превратив свой минус в полезную опцию: чтение перед сном излечивало любую его бессонницу. Правда, было некоторое продвижение: теперь Арсений Саввич мог прочесть за раз целых три-четыре страницы, прежде чем блаженно упасть в объятия Морфея. А вот диковинные картинки, иллюстрации и иноземные географические карты он мог разглядывать гораздо дольше — это его увлекало и бодрило. Глубокий крепкий сон стоял над душой рядом, завидев в руках книголюба очередной фолиант, но не спешил нападать, пока взор чтеца падал лишь на картинки. По какой-то одной, ведомой лишь ему причине, бог сна считал просмотр картинок не в своей компетенции.
Вот и сейчас Арсений Саввич разглядывал иллюстрации животных из "Мировой фауны", поражаясь богатству и разнообразию природы. На буквы он старательно не смотрел, желая впитать чуть больше хотя бы картиночных знаний, прежде чем вступит на дорогу сна. В дверь кабинета постучал и сразу же вошёл дворецкий Федька. Хотя это имя почти ушло в прошлое: Федькой его называл покойный папа Арсения Саввича, сам Арсений только в отрочестве и юности кликал верного помощника по дому просто Федькой. Теперь же, когда эрудированность и знание иностранных языков потомственного купца значительно выросли — вы сами видели, какое огромное собрание книг — дворецкий стал Теодором, и не иначе. Самому старшему в доме и главному среди слуг как раз такое имя было впору — Теодор. Согласитесь, звучит гораздо величественнее, чем просто «Федька». Дворецкому и самому его имя на аглицкий манер пришлось по душе.
— Теодор! Что случилось? Кто нас побеспокоил среди ночи?
— Прочти, барин. Тут письмо, говорят, для тебя. Вроде как от какого-то Мастера. То ли Ариель... То ли Азазель, не к ночи будет сказано, упаси Господи, — ответил Теодор и привычно перекрестился.
Дворецкий называл барина на «ты», так уж у них повелось с самых малых лет, когда один был ещё барчуком, а второй просто Федькой.
Арсений Саввич быстро закрыл и отложил книгу в сторону. Лицо его приобрело сосредоточенное выражение, медленно подступающую сонливость как ветром сдуло, рядом стоящий сон развёл руками и испарился. Купец взял протянутое письмо, сломал печать, развернул, быстро по диагонали пробежал по тексту.
— Это от Мастера Азриэля, если говорить правильно. Ты разве не помнишь, что толкнуло нас тогда, в ту памятную поездку к колдуну, в самую глушь к чёрту на кулички? — спросил купец.
Теодор помнил. Ещё как помнил. И каждый раз внутренне содрогался от воспоминаний, осеняя себя крестом. Не приведи, Господь, повтора такой чёрной полосы.
Всё было прекрасно и хорошо. Доходы росли, торговые и промысловые дела хозяина расширялись. Теодор уже сам чувствовал себя барином — настолько всё было замечательно. Богатеющий барин щедро увеличил ему жалованье вдвое, можно было жить, ни в чём себе не отказывая, что Теодор и делал. Всё чаще дегустируя дорогие вина и перекладывая, где мог, обязанности на младших слуг, штат которых значительно расширился. Нет, он ни в коем разе не стал безответственным пьяницей, всё барское хозяйство по-прежнему находилось под его жёстким контролем и неусыпным строгим оком. Просто всё шло по маслу, так гладко, что можно было позволить себе расслабиться и наблюдать со стороны, как оно — хозяйство — ладно и легко обустраивается и функционирует при минимуме усилий и вмешательства со стороны Теодора. Словно каждый винтик в чётко смазанном и наработанном механизме добросовестно и безукоризненно выполнял свою работу. Управляющему оставалось лишь раздавать распоряжения, дирижировать на расстоянии некой волшебной палочкой.