— Я вижу, что тут обитают любители гербариев, — усмехнулся я.
— Вы несерьезно относитесь к своей жизни, Льен, — сердито упрекнула меня Гилика, и глаза ее возбужденно заблестели. — Вы заставляете меня волноваться!
— Простите, ваше величество, ради вашего спокойствия я готов изменить отношение к ней.
Прелестное, как розовый бутон платье Гилики, расшитое золотым узором и красиво облегающее точеную фигурку слегка открывало одно плечо, и соблазнительно спадающие складки оставляли кусочек обнаженного тела, и мне дико хотелось поцеловать ее туда, и вообще!… Все труднее становилось сдерживать себя.
По пути мне встретился Аньян — он что-то нашептывал милой девушке — служительнице. Лицо ее было весьма смущенным.
— Осторожнее, Аньян, вы всех акабужских красавиц без ума и сердца оставите, — сказал я на гартулийском языке. А он только засмеялся, показывая ряд белоснежных зубов.
Вернувшись к себе, я нашел на своей кровати ветку нийского ореха и белоснежную лилию.
Это означало, что мнения акабужцев разделились: кто-то решился на убийство, и я не сомневался в том, кто это.
День прошел без событий, а под вечер в мою комнату постучали. Я открыл дверь — передо мной стоял Беорольд. Взгляд его не предвещал ничего хорошего.
— Прошу вас будьте моим гостем, — любезно предложил я, испытывая слабую надежду, что мне удастся путем мирных переговоров и дипломатических ухищрений погасить его ненависть. Тщетное желание!
— Нет! — выдохнул он, — ты пойдешь со мной, тша-жа!
— Что значит — тша-жа?
— Человек без родины — тот, кто не знает, где его место, — презрительно сказал он, — ты и не ларотумец и не гартулиец. Ты продался одному королю, и он тебя выгнал, значит, ты был совсем недостойным, потом ты нашел себе нового хозяина.
Про таких, как ты, у нас говорят: "тша джа".
— Это звучит оскорбительно, хотя мне неизвестен смысл данного выражения, — сухо заметил я. — Но чего ты хочешь?
— Пойдем и все увидишь! — глаза его зло блестели, и я пожалел, что в эту минуту со мной нет рядом Аньяна.
"Где он пропадает, этот гартулийский лью лиз?" — подумал я.
Беорольд привел меня на окраину города. Мы прошли через огромный сад, и я услышал шум реки. Мы спустились по склону, и попали в небольшое углубление в нем, в котором можно было проделать шагов пятьдесят — что-то вроде грота. Оно закрывалось дверью изнутри. Очень хитроумное творение рук человеческих внутри природного материала.
— Здесь особое место, — сказал он, — тут тебе не поможет твоя магия. Жрец сообщил мне, что у тебя есть своя магия. Так вот, тут невозможно использование любой магии, и ты ничего не сможешь сделать. Зато я могу — я забью тебя плетью с тантийским наконечником. У нас в Акабуа так наказывают самых недостойных. Это подходящая смерть для тебя.
— Правше, наверное, очень неудобно драться левой рукой, — зло пошутил я.
— Уж не волнуйся, я легко справлюсь с этим.
— Плетка в руках благородного человека выглядит не слишком уместно — я же не мул.
— Если сможешь — отбери ее у меня.
— Вряд ли тебя одобрят твои соотечественники, — сказал я.
— А это уже неважно, ты не выйдешь отсюда живым. По твоей милости я остался калекой — ты не понимаешь, что это значит здесь, в Акабуа. Я запятнал себя, не сумев выполнить свой долг. И ты ответишь за это.
Беорольд был дурной смесью фанатика и негодяя. Его неутоленные амбиции требовали выход.
Плетка просвистела у меня над ухом, я едва успел увернуться. Выйти из грота я не мог. По сути, я попал в капкан. Беорольд хотел не просто убить меня, он хотел растянуть удовольствие. Плеть с тантийским наконечником и впрямь выглядела устрашающе — она была сплетена из ирского волокна, которое невозможно было ни разрубить, ни разрезать. Наконечник из панциря гадерии — морского животного с острыми шипами, содержащими ядовитое вещество — причинял невыносимую боль. Это была пытка, переходящая в смерть. Беорольд выбил меч у меня из рук. И я остался безоружным. Беорольд использовал не только плеть с тантийским наконечником, он использовал магию. Его удары подкреплялись волшебством, и это мне показалось совсем уж недостойным. Ощутив на себе несколько пропущенных мной ударов плетью, я понял, что более десяти я не выдержу — меня поташнивало от яда и боли, пригибало к гладко-отполированному полу. Я вдруг видел на нем лица тех, кто был забит этой плеткой — они корчились в невыразимых муках. И этот симпатичный грот был местом, где совершалась ужасная казнь.