— В-в-вот… держи… — это девчонка очнулась и совала мне мешок. Глазищи — как блюдца, тоже странная одежда… Да, русские.
— Открой его, — процедил я сквозь зубы, сводя рану в плече у парня ладонями, — живей.
— Н-не раз… развязывается… — доложила она через секунду.
— Безручь! — прорычал я. — Иди сюда, зажми рану, живо! — а сам, прижав силой её ладони на место своих (по пальцам на миг вновь хлынула кровь), одним рывком распустил «коровий узел» на горловине мешка. Оглянулся — снежинки таяли над ладонями девчонки в кровавом пару. Руки сами нашарили нужное. Я бросился обратно. Заметил лежащий в снегу меч — короткий, но широкий… — Держи руки так, — приказал я девчонке…
…Мальчишка потерял сознание, но это было даже к лучшему. Переводя дух, я встал на ноги, зачерпнул снега, начал оттирать им руки, сбрасывая к ногам талые кровавые комья. Сменил снег, посмотрел на спасённых мной. Кивнул на висящего в руках друга мальчишку:
— С ним что?
— Он… он ничего, просто сознание потерял… — с запинкой ответил державший его приятель. Девчонка с ожесточённым отвращением тёрла ладони о снег — по моему примеру.
— Извини, — попросил я. — Я на тебя орал.
Она посмотрела ненормальными глазами. В глазах мальчишки вообще был страх. Я хмыкнул, подбирая дагу и палаш, тщательно вытер лезвия и убрал оружие. Поднял мешок и плащ.
— Ну здравствуйте. Земляки, — обратился я наконец ко всем сразу. — Не бойтесь. Я свой. Но мне хотелось бы знать, какого чёрта вы тут делаете и почему вчетвером не смогли отбиться от четверых? Я жду ответа.
— Значит, СССР больше нет…
Я сидел по одну сторону от костра. По другую замерли, сбившись кучкой (невольно!) одиннадцать мальчишек и девять девчонок из-под Пскова, решившие встретить новый, 92-й, год на лыжной базе. Раненый лежал ближе к огню, у их ног. Было всё равно холодно — стенки большого шалаша насквозь простёгивало морозом.
Мы только что закончили рассказывать друг другу две истории. Они — в чём-то вполне обычную, если исключить то, откуда они пришли — из изменившегося мира, о котором я ничего не знал. Я изумился, узнав, что СССР уже не существует — но, если честно, дальше изумления дело не пошло. У меня просто не оставалось уже никаких чувств к той стране, той земле, той жизни. Ну — разве что отстранённый интерес, как к рассказам об истории древних цивилизаций.
А вот мой рассказ поразил их куда сильнее — этих чудно одетых ребят, вставлявших в речь непонятные мне словечки. Они попали сюда всего несколько дней назад, прямо на склад с оружием в маленьком гроте под берегом (слишком маленьком, чтобы там обосноваться) — и выглядели прямо-таки пришибленными, а не просто растерянными. Почти все они — даже явно младше — были выше меня и плечистей, так что их беспомощность выглядела смешной. Питались они всё это время одной печёной рыбой без соли, да и то — мало попадалось. Среди оружия оказались две аркебузы и лук, но пользоваться ими никто и не пользовался. Да и вообще — всё оружие лежало в углу этого «жилища».
— Мох могли бы надёргать. И щели законопатить, — заметил я. Ответом мне были беспомощные взгляды. А во мне копилось раздражение на этих здоровых ребят и девок, которые даже не предприняли попытки обустроиться получше. Не умеют? Так учились бы — путём проб и ошибок, чёрт их дери!.. Ведь наверняка каждый что-то, да может… — Ну что вы смотрите, как телята?! — не выдержал я. — Я же сказал уже: не попадёте вы домой, да и не ждут там вас! Будете здесь жить, если будете за жизнь драться! С природой! С неграми! С безнадёжностью! С ленью своей!.. Да-а, теперь я понял, почему Союз гикнулся! С вами — только туда и дорога, вы же… растения какие-то!
— Зато ты, наверное, был примерным пионером. А папочка вояка, конечно?
Это сказал длинноволосый, изящный, но широкоплечий парнишка. Не просто сказал, а недобро прищурив глаза, со злом, словно я был его врагом — и мне на какую-то секунду вспомнился… Марюс.
— Примерным пионером я никогда не был, — равнодушно и уже спокойно ответил я. — А отца у меня вообще нет. И у вас никого нет, кроме вас же.
— Нечего нам ука…
Его гневная тирада оборвалась испуганным кашлем, он дёрнулся, чтобы отпрянуть, но не посмел — зеркально заточенный наконечник моего палаша вжался ему в сонную. Клинок в моей руке был протянут прямо через пламя. Сам я сидел, как сидел и говорил спокойно, даже вкрадчиво:
— Я могу сделать так, что твоя голова будет прыгать тут у нас под ногами, как мячик. И хотя бы поэтому я имею право вам указывать. Поверь мне, я убил немало людей одного с собой цвета кожи. Мне это не нравится. Очень. Но делать это я умею.