Теперь здесь не было ни машин, ни скутеров, ни тук-туков. Те, что остались, пришли в негодность и слились ржавыми останками с зеленеющим одичавшим пейзажем. Шоссе почти не было видно, джунгли с невероятной лихостью отвоевывали свое.
Еще вчера — а по ощущениям для меня не прошло больше одной ночи — я ехал здесь по ровной широкой свободной автостраде, а сегодня быстрый путь до отеля превратился в долгую прогулку по тропическому лесу.
Я старался не думать о том, что происходит вокруг. Если пытаться разобраться в этом в одиночку, можно спятить. А у меня не было даже собеседника. Звездочка по-русски могла спеть «Калинку-малинку», по-английски «Yesterday», но собеседник из нее был никакой. А Олежик остался в отеле.
Кто бы только знал, как я мечтал поскорее найти Олега.
Нашел.
В отеле царило все то же запустение. Центральный корпус походил на колодец. Номера, этаж за этажом, громоздились по кругу. Внизу, в центре, на огромном открытом пространстве расположились кафе, ресторан, стойка ресепшена. Посреди этого огромного, окруженного номерами зала вверх и вниз ползали красиво подсвеченные лифты.
Раньше, до отключки. Сейчас четыре кабины висели черными мертвыми громадами.
Нас окликнули по-тайски. В дальнем углу скучковалась группа местных жителей. Звезда направилась в их сторону.
Не сейчас!
Бросив тайцев, я кинулся к лестнице. В спину что-то крикнули. В жопу вас ребята, потом разберемся. Сперва — найти Олега.
Двери на лестницу покорежило. Какие-то просто попадали, оставив деревянную труху на вывернутых петлях. На лестнице было грязно, пыльно и гулко. Глухо стучали мои шаги. Глухо колотилось сердце.
Пока добрался до двенадцатого этажа, дыхание сбилось окончательно.
Ковровая дорожка на полу из красной превратилась в серую. Света не было, электронные замки на дверях не работали. Знакомые номера, за полторы недели отдыха ставшие почти родными, нашлись быстро.
Вот мой 1212, вот Олежкин 1214. Двери рядом. Тринадцатого номера между ними нет. В отеле вообще нет ни одного тринадцатого номера и даже тринадцатого этажа: за двенадцатым сразу идет четырнадцатый. Такая хренька.
Я подбежал к четырнадцатой комнате. Закрыто.
Олежка должен быть в номере. Должен. Обязан. Он остался в отеле, снял шлюху и, даже если бы проснулся посреди этого хаоса, не поперся бы искать меня непонятно где. Дождался бы.
— Олег! — позвал я.
Тишина. Мысли прыгали, как встревоженные белки. Что же ты не отвечаешь, дружище? Я ударил плечом в дверь. Хрустнуло.
— Олежа!
Со второго удара створка провалилась внутрь, я кувырнулся за ней следом и едва удержался на ногах посреди коридора. Дверь в санузел была закрыта, зато номер с распахнутым балконом и огромной кроватью просматривался на ура.
Здесь тоже было пыльно и грязно. Но грязь и пыль прибило и размыло водой захлестывавшей не один год через балкон. Кроме разводов обычной грязи остались белесые разводы от бетонной пыли.
На провалившейся кровати высилась груда бетонных осколков.
— Олежка, — горло перехватило, и имя приятеля я почти прошептал.
На негнущихся ногах прошел в комнату.
В потолке над траходромом зияла дыра. Перекрытие тут не выдержало атаки времени, а может какого-то природного катаклизма. Кто знает, какие землетрясения и цунами здесь гуляли, пока я спал…
Под кучей бетона на кровати были люди. Не сейчас. Давно. Очень давно.
Я подавил желание броситься к завалу и начать бесполезные и ненужные попытки его разгрести. Медленно опустился на пол возле кровати.
Олежка никуда не делся из номера. Он заказал шлюху. Потом отключился вместе с ней…
Он дождался меня в этой чертовой отельной комнате, которая по всем законам должна была носить тринадцатый номер. Вот только он не проснулся. Умер под обломками вместе со своей одноразовой подругой.
Из-под груды бетона торчали сцепленные в порыве страсти руки. Кисти рук. Кости…
Во всяком случае, им было не плохо, в отличие от меня.
Я сидел на пыльном грязном полу в номере с рухнувшим потолком и двумя трупами. Один, в чужой стране. И вокруг происходило непонятно что. Уже произошло…
Примерно в этом месте я замолчал и уставился в костер. Говорить не хотелось. Воспоминания об Олеге разбередили рану, которую я давно считал затянувшейся. Нет, конечно, сейчас было не так пусто и горько, как тогда, когда я сидел на полу в номере и каждой клеточкой ощущал, что единственная нитка, связывающая меня с домом, оборвалась, но все равно чувствовал я себя паршиво.