Впрочем, тьмой это было только для моей матери.
Оказавшись у самого ограждения перед сценой, Паула восторженно подпрыгнула.
— Эйвери, это так круто!
Я улыбнулась ей: она была похожа на меня, хотя и мама, и Мэри хотели бы этого меньше всего на свете. Потрепав Паулу по голове, я подняла глаза на сцену, и что-то в груди у меня защемило так, что на мгновение стало трудно дышать. Я ощущала, как где-то на бекстейдже Гарри готовится к выступлению, волнуется не меньше этих девочек, для которых он стал светом и надеждой, первой любовью и первым музыкантом, что запал прямо в сердце. Я могла представить, как он ходит из угла в угол своей гримерки, усталый после двухмесячного тура, но готовый выйти на сцену снова и заставить девичьи глаза сиять от восторга и счастливых слез.
И я подумала: каким бы ты ни был, Гарри Стайлс, вот прямо здесь и сейчас ты — волшебник, и я хочу увидеть эту магию. Твоему волшебству не нужно моё.
А, когда погас свет, и сцена озарилась огнями, и его фигура появилась откуда-то сбоку, я глубоко вздохнула и закрыла глаза, полностью отдаваясь чувству, знакомому мне еще с Three Clubs, упрятанному глубоко в памяти, но не забытому. Голос Гарри пробирался в мою голову, и каждое пропетое им слово отдавалось за моими ребрами нефантомной сладостной болью. Ты — Волшебник из страны Оз, Гарри Стайлс, ведь ты заставляешь меня забывать обо всем, кроме себя самого.
И нет никого больше, кто бы мог подарить мне эту сказку, места для которой в реальности нет.
Паула сорвала голос, подпевая каждой его песне, прыгала на месте, мотала головой и танцевала — не для того, чтобы привлечь внимание, но потому, что концертный экстаз, охвативший её, невозможно было выразить как-то иначе. Я понимала её, правда, — эти эмоции всегда были сродни оргазму, силу которого Пауле ещё только предстояло испытать (надеюсь, не в ближайшие четыре года, хотя бы). Я наблюдала за ней искоса, улыбаясь её счастью, которое ощущала, как свое.
А потом Гарри её заметил, и всё полетело к чертям.
— Кому у нас тут веселее всех? — Стайлс приблизился к самому краю сцены, вглядываясь в зрительный зал. Я опустила голову, закрывая лицо волосами: мне кранты, если он меня заметит. Мне кранты уже сейчас, потому что он так близко, и я хочу к нему прикоснуться.
Мне просто кранты.
— Как тебя зовут?
И, когда Паула восторженно прокричала собственное имя, задыхаясь от радости, я поняла, что скрыться мне не удастся.
— Паула? — Гарри будто удивился. — Какое красивое имя… А с кем ты пришла сегодня? Ты такая хрупкая, я боюсь, что тебя здесь задавят. Есть, кому тебя защитить?
Паула в порыве бешеного восторга ухватила меня за плечи.
— Я здесь с тетей! — прокричала она. — С тетей!
Гарри присел на корточки, чтобы лучше видеть и меня, и племяшку. Чувствуя, как сумасшедше колотится мое сердце, я подняла голову и встретилась с ним взглядом. Свет сценического прожектора упал прямо на его лицо.
Стайлс улыбался.
— Твоя тетя? — он кивнул в мою сторону. — А я думал, сестра. Почему она такая грустная, Паула? Мы можем сделать что-нибудь, чтобы развеселить её?
Гарри смотрел на меня, темно и весело, и его тонкие губы, знакомые мне на вкус, расплывались в предательской усмешке. Его взгляд снова и снова выписывал равносторонний треугольник между моими губами и ключицами, и, хотя багровые тюльпаны засосов давно ушли с моей кожи, сейчас они фантомно полыхали на моем теле, будто мы с ним занимались любовью только вчера.
— Что ты говоришь? — он вновь обратился к Пауле. — Её бросил жених? Ну, ребята, это вообще никуда не годится, — Стайлс фыркнул, поднимаясь на ноги и спасая меня от своего взгляда, раздевающего и жадного. — А знаете, что? — Гарри повернулся в толпу. — У меня есть идея! Сегодня я записываю здесь свой концертный дивиди… давайте пошлем к чертям этого дятла, что бросил тетю очаровательной Паулы? И пусть это будет посыл на хрен, оставшийся в веках!
Что?
Нет, просто… что?
Паула совсем не чувствовала себя виноватой, пока восторженно прыгала, цепляясь потными ладошками за ограждение, и вопила вместе с залом «Пошел ты на хрен, придурок!». А я чувствовала себя полной идиоткой, на которую таращились фанатки Гарри Стайлса и явно хотели убить.
Я чувствовала себя странно.
Я хотела убить этого придурка, запросто вынесшего на люди чужую личную проблему.
Я хотела расцеловать его, потому что слушать, как всем залом Патрика шлют на хрен, оказалось потрясающе приятно.
И я подняла глаза на сцену снова ровно в тот миг, когда Гарри послал мне воздушный поцелуй. Наверное, мои щеки все же вспыхнули румянцем, потому что он растянул губы в улыбке и подмигнул мне снова. Девочки рядом завизжали, будто в День Апокалипсиса, замахали руками, а я решила, что слишком хорошо думаю о себе — разве Гарри стал бы отправлять мне воздушные поцелуи? Вряд ли его милые жесты вообще имели хоть какого-то адресата.
А разве стал бы прямо на камеру слать моего бывшего парня?
Я помнила, как рассказывала ему эту историю, сидя в машине и болтая на дне стаканчика остывший латте с пряностями. Мне вовсе не хотелось делиться с ним подробностями (да и с кем-либо вообще), но как-то так получилось, что с Гарри было легко, будто мы знали друг друга тысячу лет и больше. Он слушал внимательно, чуть склонив голову набок и не перебивая моих обиженных, сумбурных рассказов, а потом наклонился вперед и поцеловал меня. Я помнила ощущение его горячих губ на моих собственных. Я помнила, как поцелуи становились все жарче, и каждое его прикосновение говорило мне, что здесь и сейчас я нужна и желанна.
— Твой парень — придурок, — прошептал Гарри, прокладывая дорожку коротких поцелуев по моей щеке к уху. — Полный придурок. А я тебя хочу.
И, наверное, его слова стали моей точкой невозврата. Я думала, что прошла этот поворот моей судьбы и просто иду дальше по дороге из желтого кирпича, но кто же знал, что мальчик с золотым сердцем последует за мной? Кто мог предвидеть, что он не захочет оставаться в прошлом? Где та гадалка, что увидела бы это в хрустальном шаре?
Паула обхватила меня за талию и прижалась ко мне, и я постаралась отбросить странные мысли: моя племяшка была счастлива, и только это было важно.
— Я так рада! — Прокричала она мне в ухо, и я решила, что с Форума точно выйду оглохшей. Меня добьют если не колонки, так собственная племянница. — Это лучший концерт!
С этим я могла бы поспорить, но не стала. Пройдет время, и она сама поймет, что всегда есть что-то лучше. В жизни Паулы будет еще множество концертов, и некоторые из них она захочет назвать «самыми лучшими в её жизни», но правда была в том, что всегда будет концерт круче, ярче, эмоциональнее. И ничего в этом плохого не будет, ведь и другие будут вспоминаться с теплотой, что свойственна ностальгии.
На сцену выбежал техник, подал Гарри гитару. Паула распахнула глаза и вцепилась в ограждение еще сильнее.
— Акустика… — выдохнула она. — О, Господи!
Я не выдержала и хихикнула: боюсь, малышка, Господь не умеет так целоваться, как целуется Гарри Стайлс, и уж точно не умеет так заниматься любовью, но каких-то вещей обо мне и о нём (но не о нас, потому что нет никаких «нас») тебе знать совсем не обязательно. Я не представляла, как отреагировала бы Паула, узнав, что мне довелось проснуться в одной постели с Гарри Стайлсом.
И уж тем более — как я хотела бы проснуться с ним опять.
Гарри поправил на плече ремень от инструмента, кашлянул в микрофон, призывая к тишине.
— Сегодня заключительный концерт этого тура, потом я исчезаю в студии, чтобы обрадовать вас новыми песнями через пару-тройку месяцев. Поэтому сегодня я приготовил вам сюрприз, и что-то подсказывает мне, что он вам понравится.
На первых же аккордах девчонки взорвались восторженным визгом. Я покачивала головой в ритм простой, но красивой мелодии, замирая от магии трогательных строк, звучащих в исполнении Гарри как-то особенно болезненно. Мне казалось, что я чувствую на себе его взгляд, но я гнала от себя это ощущение: нет ничего глупее, чем в почти тридцать лет думать, что кто-то поет исключительно для тебя.