Только сигарет у меня не было. Но раз там кто-то есть, значит, у этого человека они быть должны.
Спиной ко мне стоял Гарри. Облокотившись о перила небольшой террасы, ведущей во внутренний двор клуба, он курил, а точнее, просто стоял с сигаретой в руке и глядел во внутренний дворик клуба. Я невольно сделала шаг назад, внезапно осознав, что не хочу нарушать чужое уединение.
Он обернулся.
После того, как меня заметили, закрывать двери и делать вид, будто меня здесь не было, выглядело бы странно.
— Думаю, ты понятия не имеешь, кто такой Джефф Азофф, ага? — его голос, больше не усиленный микрофоном, был похож на прикосновение раскрытой ладони к обнаженной спине. Гарри улыбнулся. На его щеках нарисовались мягкие, почти детские ямочки, и я почувствовала, что меня окатывает волной забытого тепла.
Будто я вернулась в старшую школу и набралась смелости заговорить с капитаном футбольной команды. Давно потерянное ощущение, сбросившее с моих плеч около пятнадцати лет моей жизни одним махом.
Хотела чего-то настоящего, Эйвери? А пожалуйста!
— Мы не знакомы, — я покачала головой. — А должна?
— Наверное, не должна. — Гарри пожал плечами, обтянутыми гладкой тканью рубашки, сквозь которую едва просвечивали контуры черно-белых татуировок. Мелькнула и пропала быстрая мысль, что я хотела бы увидеть их полностью. — Тут я мог бы спросить, как ты сюда попала, но мы опустим этот вопрос и перейдем к следующему. Куришь?
— Я не… — начала было я, но потом плюнула на оправдания, нелепо махнула рукой и, преодолев расстояние между нами, взяла протянутую сигарету. — Спасибо.
Гарри прикурил мне, и какое-то время мы просто молчали.
— Если бы у тебя был букет, я бы решил, что ты — невеста, — он первым нарушил тишину. — Не знаю, почему.
В полутьме прохладного вечера, освещаемого только фонарями, черты его лица казались ещё резче и красивее, и я поймала себя на бесстыжем и наглом разглядывании Гарри Стайлса. Когда мне ещё представится такая возможность?
И мне нравилось на него смотреть: как он моргает, и длинные ресницы касаются нижних век, как двигаются губы, когда он говорит. Он щурился на свет фонарей, а их отблески проявляли на ярко-зеленой радужке глаз желтоватые крапинки, будто у дикого лесного кота. На длинных пальцах тускло сияли серебром тяжелые кольца.
— Можешь поискать этот чертов букет в каком-то мусорном бачке у пляжа. — фраза вылетела прежде, чем я сообразила, что могла ответить иначе. Ответ был столь же логичен, как и его задумчивая фраза.
Он хмыкнул, но промолчал.
Я больше вертела сигарету в пальцах, чем курила, и та медленно прогорала до фильтра. Гарри наконец затянулся и сразу же закашлялся.
— И если бы ты не курил, когда я сюда зашла, я бы подумала, что ты затянулся сейчас в первый раз в жизни.
Гарри прокашлялся, щелчком отправил сигарету вниз и проследил за её полетом.
— Вообще-то… — он закатил глаза, принялся загибать пальцы. — Раз в десятый за двадцать четыре года моей жизни. Я типа не курю. А что?
Когда он улыбнулся, на его щеках вновь появились ямочки, и я ощутила, что, несмотря на ночную прохладу, заставляющую покрываться мурашками мои голые предплечья, мне снова становится жарко, так жарко, что огненные лепестки будто лижут меня изнутри. И я, кажется, понимала, что это, черт возьми, значит.
Что пора убираться. Но я осталась на месте, глядя на человека, которого меньше всего ожидала встретить в своей жизни.
— Ничего. — Пальцы обожгло, и я, зашипев, кинула окурок себе под ноги. — А разве тебя не ищут?
— Не я герой сегодняшнего вечера. — Гарри развернулся и оперся спиной о перила. На его лицо легли ночные тени. — Я так. Мимо шел, как и ты. Не могу, знаешь ли, спокойно пройти рядом со сценой и что-нибудь не спеть, — он шутил, и чувство юмора у него было отвратительным, но я всё равно улыбнулась. — Моим присутствием здесь никого не удивишь.
Мне понравилось, что он не стал расспрашивать про выброшенный букет и лезть в душу прямо в своих дорогущих ботинках. Впрочем, ему просто было плевать, а еще он слишком хорошо знал, каково это — когда тебя спрашивают о том, о чем ты говорить не хочешь. Все знаменитости здесь это знали. Как и все знаменитости в любом городе этого странного и до отвращения тесного мира.
Эта мысль немного приводила меня в чувство, но лишь немного. Сейчас мы оба казались мне двумя призраками, застывшими во времени, пока другие пьют шампанское и коктейли и поздравляют Джеффри с днем рождения. Happy birthday, Джефф, твоя жизнь счастливее моей, и я за тебя рада.
— Хорошее выступление, — заметила я, снова разрушая молчание и слушая, как оно разбивается на осколки в прохладном воздухе. Иногда тишина бывает слишком переоцененной, а иногда лучше говорить, чем слушать чужое дыхание и залипать в собственных неясных ощущениях и мыслях.
— Разучивал чертову песню несколько дней, — ухмыльнулся Гарри. — «Грязные танцы» наизусть могу цитировать.
Его ухмылку хотелось стереть, прикасаясь к ней пальцами (или губами), и это желание подействовало на меня хуже ведра ледяной воды. Здрасьте, приехали. Хотеть целовать Гарри Стайлса — это что-то из области фантастики, или грез девочек лет на пятнадцать меня помладше.
Но из песни слова не выкинешь.
Я хотела поцеловать Гарри, и, возможно, хотела этого прямо с того момента, как увидела его ямочки на щеках. Или услышала первую дурацкую и совершенно несмешную шутку. Или…
Черт его знает.
— Надеюсь, Джефф оценил мои труды, — добавил Гарри. — Иначе нахрена я так старался? — искоса взглянув на меня, он снова обратил взгляд к стеклянным дверям, за которыми сновали неясные силуэты, и, может быть, именно они были призраками, а мы — настоящими?
Я не знала. Как не знала и того, зачем повернулась к нему, разглядывая четкий профиль и завитки темных волос, падающие на лоб. На него хотелось смотреть. К нему хотелось прикасаться, и в этом было что-то настолько правильное, что я скрестила руки на груди, не позволяя себе потянуться и убрать прядь, что упрямо падала ему на лицо. Удерживая себя от глупостей, которые хотелось творить.
Такие поступки кажутся глупыми и нелогичными, пока ты сам не оказываешься в ситуации, в которой все происходящее кажется единственно верным. Я о таком читала только в книгах, и, видит Бог, лучше бы просто читала и дальше. Я знала, что ни к чему хорошему это всё не приводит. Угу, вот это вот всё с красивыми мальчиками не из твоей лиги, пусть ты и выглядишь вполне себе ничего.
Да только то, что ты знаешь, и то, что ты делаешь, зачастую разные вещи.
— Удивительно, что сюда ещё никто не примчался с воплями, разыскивая меня. — Гарри опять развернулся ко мне. — Это какая-то городская магия, которую ты принесла с собой?
Мы стояли на террасе модного закрытого клуба, в который я попала случайно, и говорили нелогичные вещи друг другу — два человека, миры которых были далеки друг от друга и никогда не пересеклись бы, если бы обстоятельства не сложились, как сложились сегодня. Мы были слишком разными. Видит Бог, я не понимала, что происходит, и почему я веду себя именно так, как всегда и боялась.
Я не понимала, почему мне хочется просто подняться на цыпочки и поцеловать незнакомого мне человека. В какой гребаный миг моя жизнь прошла точку невозврата и заставила меня делать безумные вещи? Когда мое мировоззрение успело так перетряхнуться, и почему я этого не заметила?
Или это просто мятный ликер из моего коктейля, выпитый на голодный желудок? И завтра всё будет, как и всегда?
Завтра я снова стану Эйвери Клементс (так и не стала Марш, да), сотрудником одного из журналов о культурных событиях Лос-Анджелеса, и я буду слушать, как мама обвиняет меня в уходе Патрика, потому что женщины для неё всегда будут виноваты в уходе мужчин. Это незыблемая для неё правда, и с ней мама сойдет в могилу. А мне будет плевать, потому что я знаю правду, и я услышала её сегодня, в Three Clubs, от человека, которого не одобрила бы вся моя семья.