— Молчал, — подтвердил больной.
— Слышите, я говорил — молчал, — радовался старичок. — Молчал и плевал им в лицо.
— Верно? — спросил плотник.
— Может, и плевал бы, если бы силы были. Ослаб очень.
— Вот и опять врешь! — крикнул старичок. — Силы в нем масса было.
— Как во мне, — тихо проговорил больной и стал спускаться с полки. Поверх гимнастерки на нем была фуфайка.
Внизу он показался еще более слабым и болезненным, держался согнувшись, сгорбленно.
Он с трудом надел ватник, не переставая тяжело кашлять.
Старичок подмигнул плотнику.
— Вишь ты, как в нем! — ядовито засмеялся он. — Так ты-то холера, а он богатырь был. Росту — вот! — высоко поднял он руку вверх. — Вширь — вот! Сравнил тоже с собой.
— Вам, должно быть, лучше знать, — пожал плечами больной. — Ну, я пошел. Прощевайте пока.
Поезд начал замедлять ход. Подъезжали к какой-то станции. Больной надел шапку-ушанку, взял в руки вещевой мешок и собрался уходить.
— Подожди-ка, — остановил его плотник, которому не терпелось дознаться обо всем. — А жив он остался или нет?
— Жив, — сказал больной. — Только покалечен гадами.
— Кто же его спас?
— Матросы подскочили на катере. Выхватили. Обер-лейтенанта убили.
— Значит, поспели все-таки, не забыли?
— Поспели в самый момент, когда вешать собирались.
— Разве вешать его хотели?
— Хотели. Петлю уже на шею накинули.
— Откуда же ты все так знаешь?
— Знаю.
— Может, еще скажешь, что это ты сам и был? — обернувшись от окна, сварливым тоном крикнул старичок, явно раздосадованный, что кто-то знает больше его об этом случае.
— Возможно, я и был, — кротко улыбнувшись, сказал больной и пошел к выходу.
Старичок даже привскочил от неожиданности. Мешок плотника повалился на пол. Плотник стоял, протянув руки вперед, словно собираясь удержать уходившего пассажира. Все вдруг пришли в движение. Люди, до того времени безразлично слушавшие перепалку старика с больным, поднимались с мест, протискивались вперед, слышались удивленные возгласы. Кто-то припомнил, что видел на гимнастерке у больного орден. Кто-то сказал, что у него такой измученный вид, как будто его действительно пытали. На глазах легенда становилась жизнью. Всем хотелось взглянуть на тщедушного болезненного человека в ватнике и ушанке, с трудом пробиравшегося к выходу.
Пассажир уже скрылся за дверью, а люди все еще стояли окаменев, словно еще чего-то ждали.
Первым опомнился старичок.
— Что же это такое?! — воскликнул он растерянно. — Как же это я с ним так… Может, он самый настоящий герой и есть. А мы к нему без уважения…
Он засуетился, нахлобучил на голову шапку и стал быстро проталкиваться к выходу.
Но, когда он выскочил на перрон, пассажир уже затерялся в вокзальной толпе.
1942–1943
НА ПОЛТАВСКОМ ШЛЯХЕ
ИЗ ЗАПИСОК ВОЕННОГО КОРРЕСПОНДЕНТА
Огарок свечи. Закопченные стены хаты. Связист, монотонно повторяющий позывные. Склонившаяся над картой седая голова майора. Несколько приткнувшихся в углу на соломе фигур. Сладок минутный сон! За окном гул артиллерии, разрывы снарядов, сухой треск пулеметов. Кажется, что все это близко, почти рядом: ночь приближает звуки.
Майора вызывают к телефону, он берет трубку, что-то приказывает, говорит иносказательно, называя вещи другими именами. Он говорит; «хозяйство» Иванова, «хозяйство» Степченко. И рисуются роты, взводы, батареи, сейчас они будут что-то делать, куда-то двигаться в эту темную, хоть глаз выколи, ночь… Но все идет своим чередом, «хозяйства» знают, куда им двигаться, они найдут свои места и будут делать то, что им приказано. Майор передает трубку связисту и опять склоняется над картой. Потом оборачивается ко мне:
— Не спите?
— Не спится.
— Хотите пойти со мной?
— Охотно.
Мы выходим из хаты. Майор идет первым, я — за ним. Он шагает так уверенно, как будто все здесь хорошо известно ему, хотя деревня занята только сегодня утром.
На горизонте пожар. Видно большое зарево.
— Сильно горит!
— Жгут! — говорит майор.
— Вы думаете, собираются отступать?
— Нет, без боя они не отойдут. Там у них крепкий узел.
— Почему же жгут?
— А почему жгли эту деревню? — отвечает он вопросом на вопрос. — Неприятель — всегда неприятель. Он воюет не только с солдатами, но и с мирным населением. Дико как будто, но факт. Самое страшное, когда гибнут дети.
В словах майора мне почудился скрытый смысл. Он говорил возбужденно, громко, словно отводил душу,