Прошло много лет с той поры, но из памяти не выходит полусожженная полтавская деревушка; огромное зарево на горизонте; ночь, полная звуков боя; майор, погибший как герой; веселые березки, забежавшие в степь и окружившие его могилу; бесстрашная красавица медсестра, сопровождавшая санитарный фургон на передовую; солдаты, спокойно и деловито идущие вперед, как будто они не на войне, а где-то далеко, далеко от фронта. Вереницы машин по дороге… И звенящий гул наших самолетов, преследующих врага…
1943–1956
СОЛДАТ И ГЕНЕРАЛ
Венгерская хата. Ночь. Темь. Раскаты орудий. На улице дождь, холод. А здесь тепло. На соломе лежат пять солдат. Мы располагаемся тут же, на скамье. Не спится. Слышен разговор: он то прерывается, то возобновляется. Говорят о женах, о детях, о письмах, которые медленно идут, о товарищах, которых нет, о командирах, добрых и строгих, — мало ли о чем говорят фронтовики. Один рассказ меня тронул, я его запомнил. Лица рассказчика я не видел, но голос его долго слышал — спокойный и неторопливый. Я подумал, что солдату этому должно быть за тридцать. Многое видано, пережито.
— Вот тут коснулись командиров, — так начал он. — Разные бывают, это правильно. Один подобрее, другой построже, но в общем — командир, и точка. Это понятно. Но об этом я хочу сказать, и кажется, умирать буду, если доведется до старости дожить, а его не забуду. Такой, брат, командир! Да вы его, может, и знаете. Ну, хорошо, расскажу по порядку. У, ты! Все ухает и ухает. Немцу не спится. Нервы! Понятно. Дальше скажу так. Тот, кто из вас побывал в Бухаресте, тот знает, что там кое-какая торговлишка есть и, в общем, занятные вещицы попадаются. Проходивши, я тоже одну любопытную игрушечку купил. Ведь черт-те знает, что выдумают. Представьте себе мотоциклет, на нем солдат с пулеметом, в общем, румынский. Как только мотоциклетик этот заведешь ключом, он почнет кататься, круги делать, из пулемета пулять, а потом, — ведь поди-ка, как сделано, — мотоциклетик падает, сам поднимается, опять катит, опять падает и опять поднимается. Словом, думаю, радость сынку своему доставлю большую. Положил игрушечку в свою солдатскую сумку, а тут, глядь, вскорости командир роты всем солдатским сумкам осмотр назначил. Доходит дело до моего вещевого мешка, видит он в ней игрушечку и говорит:
— Выбрось! Не положено!
Приказ, закон, точка! Стою, игрушечку в руках держу, и до чего же жалко с ней было расставаться! Я все думал, как сынок в ручонках ее будет держать, и заводить, и запускать. Поверите, такая жалость поднялась, хоть плачь. А ротный наш строгий и законник, у! Никому снисхождения не даст. И ничего плохого я о нем сказать не могу, человек, в общем, справедливый, но по натуре кремень. Стою я перед ним и переживаю такую боль за игрушечку, что пересказать нельзя. Ровно у меня что-то самое дорогое отнимают. И порешил я ее раздавить своим солдатским сапогом, чтобы никому не досталась. И только я ее хотел бросить наземь, гляжу, подкатывает машина и вылезает из нее наш генерал, командир дивизии. Назначен он был к нам недавно и, видать, объезжал вверенные ему части. Так это случилось неожиданно, что я со своей игрушечкой прямо застыл на месте, стою ни жив ни мертв, думаю, сейчас меня распекать начнет. Стыд! А он подходит ко мне, глядит на игрушечку, потом на ротного.
— Что у вас тут такое? — спрашивает.
Ротный ему, понятно, докладывает, что чистит вещмешки от ненужных вещей и что вот моя игрушечка тоже является балластом.
Генерал взял игрушечку, повертел в руках и говорит:
— А ну-ка, запусти!
Поверите, у меня сердце отнялось. Думаю, генерал это для шутки говорит, а потом разнос начнется. А он опять:
— Запускай, — говорит, — посмотрим.
Руки у меня дрожат, завожу ключиком. Тут как раз помостик был. Пустил я мотоциклетик, он катится, падает, поднимается, стреляет. В общем, все как следует. А генерал смеется и говорит:
— Ловкая штука! Дай-ка я сам попробую пустить. Сам, знаете ли, завел, пустил, даже на корточки присел. Сидит, глядит и смеется.
— Кому же это ты, — говорит, — купил?
— Сынку, — говорю.
— Велик ли сынок?
— Шестой годик.
— Так, — говорит. — Ладно. Поднимается и обращается к ротному.
— Я вас, — говорит, — прошу, оставьте этому солдату его игрушку.
И, вы знаете, именно так и сказал — прошу, а не приказываю. И понятно почему. Чтобы ротного перед солдатами в неловкое положение не поставить. Такой человек!