Летчики пожимали ему руки, осматривали убогую комнату, качали головами.
— Что-то вы плохо живете, Анисим Иваныч!
— Плохо, друзья, плохо. Даже угостить вас печем. Просто нечем. А вы вон какие молодцы, небось проголодались?
— Что вы, Анисим Иваныч! Наоборот, мы думали, может быть, вам что-нибудь нужно. Мы прямо из Москвы, были там по одному делу. А сейчас сюда. Вот мы и решили кое-что прихватить для вас. В Ленинграде теперь блокада, не очень-то с продовольствием. Ну, мы и подумали…
За плечами у них оказались вещевые мешки, летчики сбросили их на пол и сказали опять почти хором:
— Куда прикажете выложить?
Растерявшийся Анисим Иванович и Катя стояли, не зная, что сказать. Летчики развязали мешки и стали выкладывать содержимое на стол.
Они вынули несколько кругов колбасы, головку сыру, куски сала. Затем появились консервы, сахар, кофе, четыре буханки хлеба…
— Позвольте, позвольте, куда же это, зачем же это? — бормотал Анисим Иванович. — Полноте, полноте вам! Да что вы делаете?..
Но сумки продолжали опустошаться, пока в них ничего не осталось.
На столе лежало несметное богатство.
— Дедушка! — воскликнула Катя. — Дедушка, они просто сумасшедшие. Куда они столько приволокли, дедушка!
Но Анисим Иванович не слышал ее. Он отвернулся и плакал. Плакал, впервые не стесняясь, перед своими бывшими учениками.
А летчики, сказав, что они сейчас вернутся, быстро куда-то ушли. Через полчаса они появились снова. Они были нагружены старыми досками, печуркой, трубами, Блохин достал даже где-то топор.
Они быстро вывели трубу в форточку, раскололи доски и затопили печурку.
Комната стала нагреваться, на печурке кипел кофе.
Потом все сидели за столом, пили кофе, закусывали, вспоминали. Анисим Иванович расспрашивал их. Летчики рассказывали, что с ними было после окончания школы, как они вчетвером поступили в авиационное училище, откуда все вместе были направлены в одну часть. С тех пор не разлучались. Им везло. Ни один не ранен. Правда, у Сенцова была царапина. Пустяки. Грибовского слегка помяло при вынужденной посадке. Пустяки. Побыли на южном фронте, оттуда их перебросили сюда, в Ленинград. Рассказывая, они сидели перед Анисимом Ивановичем в почтительных позах, как будто все еще были его учениками, а он — их старым учителем.
И в разговоре они часто возвращались к школе, она была их дорогим воспоминанием.
Блохин сказал:
— Вы знаете, Анисим Иваныч, когда на фронте бывало иной раз трудновато, вспоминали мы вас. Хорошие вы нам слова говорили, Анисим Иваныч. Мы не забыли их.
— Все время вспоминали, — хором подтвердили остальные.
От печурки в комнате стало тепло. Анисим Иванович снял шапку, потом пальто.
— А вы что сидите в шубах? А еще молодежь! — засмеялся он. — Мерзнуть нельзя! Это нам, старикам, разрешается. Снимайте шубы.
Летчики как-то странно переглядывались, словно стеснялись, и медлили раздеваться.
— Разоблачайтесь! Разоблачайтесь! — прикрикнул на них Анисим Иванович. — Полноте вам. Будьте как дома.
Они стали медленно снимать меховые кожаные пальто. И когда они их сняли, старик изумился: на груди Сенцова сияла Золотая Звезда, у товарищей его были новенькие, только, должно быть, полученные ордена Красного Знамени.
* * *Анисим Иванович продолжает и сейчас преподавать в одной из ленинградских школ. Он все такой же, со старыми привычками, со своими манерами, и так же ведет свой урок: спросив учеников, захлопнет журнал, поднимется из-за стола, неровными шажками обойдет несколько раз класс, потом остановится, задумается на минутку — и в настороженной тишине зашелестят страницы прекрасных книг, зовущих к честности, к правде, к славе, к подвигу во имя Родины.
Только бывает теперь с ним иной раз — вдруг прервет он свою беседу на полуслове и начнет ищущим взором обводить лица учеников, и, когда взгляд дойдет до задних парт, улыбка блеснет на его суровом, озабоченном лице, как будто в рядах сидящих там он узнает милых его сердцу учеников-героев.
Это длится секунды две. Потом снова слышится его тихий шелестящий голос.
По-прежнему его уроки — самые любимые в школе. Иные школьники, бывает, шумливо ведут себя, пока он расхаживает по классу, прежде чем начать очередную беседу. Но все это происходит от избытка энергии, от жизнерадостности. Анисим Иванович понимает это. Брожение молодости! Он по привычке супит брови, бросает грозные взгляды на учеников. Но разве обманешь их! Они знают, что перед ними добрый человек, учитель, который любит их, простит их маленькие шалости, но не простит незнания, невежества, нечестности, неблагородства поступков.