Неизвестно по каким признакам, но Петр Петрович тотчас же окрестил лошадей: коренника он назвал Громом, а пристяжную — Молнией.
Итак, Гром и Молния влекли актеров в далекое заграничное путешествие, богатое приключениями и событиями, о чем мы ниже расскажем.
На самой окраине города лошади остановились.
— Они захотели пить! — догадался Петр Петрович. — Надо им дать водицы. Ведь нам сказали, что их надо поить в дороге.
— Позвольте, — возразил Иван Степанович, — их же только десять минут назад поили.
— Они, может быть, вспомнили, что мало пили. О, это умнейшие животные! Они видят, мы выезжаем из города, и боятся, что в дороге не будет воды. Я сейчас их напою.
Петр Петрович проворно соскочил с коляски, отвязал бадейку, накачал воды из близстоящей колонки. Лошади одна за другой решительно отказались пить, отвернув морды от бадейки.
— Тогда поехали.
Но легко сказать «поехали», когда, по-видимому, у лошадей не было никакого желания ехать дальше. Повернувшись мордами друг к другу, они начали скалить зубы.
— Громик! Молнийка! Поехали! — взывал Петр Петрович.
Лошади отмахнулись хвостами, что, очевидно, означало: «Не мешайте нам, пожалуйста!»
Что было делать? Петр Петрович убеждал, понукал, дергал вожжи, а лошади стояли как вкопанные. Потом стали пятиться назад, имея явное намерение вернуться к коменданту, где им, видимо, жилось неплохо.
— Куда вы? Голубчики! Куда… — испуганно вскрикнул Петр Петрович, видя, что при этом попятном движении коляска вот-вот опрокинется.
— Эх вы, не умеете с лошадьми обращаться, — досадливо проговорил Иван Степанович и, выхватив из рук Петра Петровича одну вожжу, сильно ударил ею коренника.
Удар произвел очевидное впечатление на лошадей. Попятное движение прекратилось. Но тогда коляска стала разворачиваться по шоссе.
— Натяните правую вожжу, правую! — крикнул Иван Степанович. — Да не ту, не ту, опять вы левую дергаете.
Петр Петрович растерялся и тянул то одну, то другую вожжу, приводя лошадей в крайнее недоумение.
К счастью, все обошлось благополучно. Лошади все-таки повлекли коляску из города.
Глава восемнадцатая
Километра три лошади вели себя примерно, бежали то ленивой рысцой, то шли тяжелым шагом. Шагом идти им больше нравилось. Актеры не особенно их торопили, наслаждаясь солнцем, теплом, всеми прелестями южной весны. Машин попадалось мало, ехали проселком. Обогнали только две цыганские фуры, набитые детьми и женщинами. Двое чернобородых цыган шагали рядом с лошадьми.
— Чудесная погода! — неоднократно восклицал Петр Петрович. — Сказочная страна!
— Мне здесь нравится, — сказала Катенька, проводив любопытным взглядом цыганские фуры. — Приходит на память Пушкин.
Цыганы шумною толпой По Бессарабии кочуют. Они сегодня над рекой В шатрах изодранных ночуют.Петр Петрович лукаво взглянул на нее и не без умысла продекламировал:
Уныло юноша глядел На опустелую равнину И грусти тайную причину Истолковать себе не смел. С ним черноокая Земфира, Теперь он вольный житель мира, И солнце весело над ним Полуденной красою блещет; Что ж сердце юноши трепещет? Какой заботой он томим?Вы не догадываетесь, милая Катенька, что эти стихи имеют некоторое отношение к вам?
— Какое? — встрепенулась девушка. Петр Петрович погрозил ей пальцем.
— У Алеко с голубыми петлицами, по моему мнению, есть основания для грусти. Земфира, кажется, отдает предпочтение молодому цыгану Медведеву.
— Я вас не понимаю, — с наивным видом поглядела Катенька на актера.
— Тогда я вам напомню. А что случилось в Уманском парке? Алеко бежит, сверкая очами и посылая проклятия Земфире, молодой цыган посмеивается, Земфира волнуется, не зная, на ком остановить выбор.
— Да ничего-то вы не понимаете! — с досадой воскликнула Катенька. — Какие пустяки говорите. Только, прошу вас, не вздумайте писать тете.
— И думать нечего. Растерзала два сердца — и хоть бы что. Нет, нет, не просите, все равно напишу.
— И пишите, — обиделась Катенька. — Ваше дело.
— И еще напишу, — продолжал Петр Петрович, — про непостоянство Земфиры, про страдания Алеко и торжество молодого цыгана.