— Доброе здорови!
— Что вам угодно? — спросил Петр Петрович.
— Они пришли! — показал толмач рукой на дверь, как будто давая понять, что он тут ни при чем.
Петр Петрович беспомощно пожал плечами.
— Они просят… — снова махнул рукой толмач в сторону толпы, стоявшей за дверью.
— Что они просят? — ледяным голосом проговорил Петр Петрович, решивший стойко держаться в критическую минуту.
— Они просят повесить иконы!
Не надо смеяться, читатель! Не надо смеяться в такой трагический момент. Против нас действовали не только механизированные фашистские армии, но и клевета. О, это злое оружие! И если Петр Петрович помог хоть в чем-нибудь разрушить клевету, слава ему. Даже такая смешная мелочь, как вовремя сказанные слова «повесьте иконы», имела большое значение. Добрые слова разбивали клевету. Не надо забывать, что в то время мы находились в состоянии войны с Румынией.
Пусть поступки Петра Петровича покажутся сейчас смешными и наивными. Что же поделаешь. Мы пишем почти с натуры. Когда банды Гитлера и Антонеску проходили по России, они не говорили таких наивных слов: «повесьте иконы». Они вешали людей. Когда наш советский солдат, святой советский солдат вошел в Европу, озлобленный на врага за его зверства, горящий местью за смерть близких, за разбитые дома, за разрушенные родные села и города, убил ли он хоть одного ребенка, надругался ли над чьей-нибудь религией, сжег ли бессмысленно хотя бы один дом? Нет, он не убивал детей, не надругался над религией, не жег бессмысленно дома, как это делали фашисты в нашей стране. А что о нас говорили враги? Какую клевету возводили на нас! Будь они прокляты! Будь прокляты и все их подголоски, которые остались недобитыми после войны и готовы и сейчас клеветать на нас по любому поводу. Будь они прокляты! Извините мою горячность, я тоже был на войне и тоже разрешал вешать иконы и разводить табак.
Война давно кончилась, но мы не можем спокойно говорить о войне, мы участвовали в ней. Вот пройдет пятьдесят — сто лет — и будущие писатели, возможно, изложат те же события, «добру и злу внимая равнодушно». А мы не можем не волноваться, мы — очевидцы, участники войны. И даже когда мы вспоминаем забавные случаи на войне, когда рассказываем о событиях нерешающих, о людях незаметных, вроде актеров фронтовой бригады, мы как бы заново переживаем все, что пережили в те великие, памятные дни.
Глава двадцать первая
По некоторым довольно серьезным соображениям я не назову полностью города, куда направилась наша бродячая труппа. Обозначу его просто начальной буквой Б. Свои ощущения мне бы хотелось передать сильнее, ярче, поэтому пусть читатель поверит на слово, что такой город существовал. Сейчас в новой социалистической Румынии, конечно, такие города, как этот, далекое прошлое. Но тогда, в 1944 году, это был типично капиталистический город — ибо во время войны туда съехались из разных мест торговцы и спекулянты.
Первый человек, встретивший наших артистов при въезде в Б., предложил купить самопишущую ручку.
Второй человек поинтересовался, не продают ли они лошадей. Получив отрицательный ответ, тут же предложил купить у него седло.
Подбежавшая торговка баранками соблазняла их качеством товара: связки баранок висели у нее на груди в несколько рядов, как бусы. Одновременно она вынула из-за необъятной пазухи дамские туфли и совала их Катеньке, уверяя, что такой замечательной обуви не найдешь во всей Европе.
Заметьте, артисты только въезжали в город, а уже были окружены толпой галдящих торговцев. Они сбегались со всех сторон и предлагали всевозможные товары, начиная от колоды шелковых карт и партии губных гармошек и кончая огромным догом, известным медалистом весьма меланхолического вида. Дога усиленно предлагал Петру Петровичу приобрести представительный господин в лакированных туфлях на босу ногу. Он уверял, что такой дог незаменим в дороге.
Откровенно сказать, наши артисты не прочь были приобрести кое-какие сувениры, но в такой сутолоке вряд ли можно что-нибудь спокойно выбрать.
Кроме того, они хотели сначала обеспечить себя ночлегом, так как приближался вечер. К неудовольствию торговцев Иван Степанович решительно тронул лошадей. Экипаж с трудом пробивался по улице.
Какой-то седовласый джентльмен бодро вскочил на подножку коляски и предложил купить у него дом с мебелью или снять его в аренду на двадцать пять лет.
Иной недоверчивый читатель, верно, думает: «Вот врет, вот врет человек». Не вру. Клянусь честью, не вру. Боже мой! Я сам там купил для дочки скрипку Страдивариуса с вклеенной внутри бумажкой на латинском языке, удостоверяющей, что инструмент сделай в таком-то году от рождества Христова в Кремоне великим мастером. На самом деле скрипка оказалась самой грубой подделкой. Желающим я готов показать ее, она висит у меня на стене как память о тех днях. Могут задать еще один недоуменный вопрос: на каком языке объяснялись торговцы с актерами? Уверяю вас — на русском, здесь многие его знали. Я сам и мои товарищи разговаривали по-русски. Очевидно, или отцы торгашей, или они сами были выходцами из старой России.